«Мастер и Маргарита» - евангелие от сатаны. Шестое евангелие от михаила булгакова О чём же этот роман в романе? О князе Тьмы или о центральной фигуре Христианства

Евангелие от сатаны

Для меня убедительно исследование романа отцом Андреем Кураевым, который утверждает, что Михаил Афанасьевич Булгаков спорит с атеизмом советской поры, доводя до логического конца позицию своих оппонентов. Работая над романом между 1928 и 1938 годами, он изобразил, кто приходит на освобождённое от Бога место в Москву. Главный герой романа - сатана Воланд.

Но начнём с того, что обходит отец Андрей Кураев. Поскольку его читательская аудитория - люди, знающие Евангелия, он не занимается очевидным и кощунственным несовпадением «древних глав» «Мастера и Маргариты» с Новым Заветом.

Михаил Афанасьевич Булгаков, сын преподавателя духовной академии, разумеется, писал свой роман, имея в виду такое же несомненное знание читателем истинных Евангелий, какое было у него самого. Но роман Булгакова включён в программу, и примерно девяносто восемь из ста школьников, по моим наблюдениям, принимают «древние главы» как подлинную историю Христа. Лучший рецепт от подобной ошибки - читать Евангелия, но вот информация на первый случай.

Вы обратили внимание на то, что «древние главы» появляются в романе сначала как рассказ Воланда, то есть рассказ сатаны? Далее эта история продолжается как сон Ивана Бездомного в психиатрической клинике.

«Как я угадал!» - восклицает Мастер, слушая рассказ Ивана, и безошибочно утверждает, что Иван на Патриарших встретился с сатаной. Получается, что именно роман о Пилате его с сатаной познакомил, и он узнал теперь источник своего вдохновения. «А ваш знакомый с Патриарших сделал бы это лучше меня», - отвечает Мастер на просьбу Ивана рассказать, что было дальше.

«Я вспомнить не могу без дрожи свой роман», - говорит он тому же Ивану, и не стоит поспешно соотносить это чувство только с травлей Мастера. Его вдохновение заканчивается психической болезнью, страшной опустошённостью. «У меня больше нет никаких мечтаний, и вдохновения тоже нет. Меня сломали, мне скучно», - говорит извлечённый из лечебницы Воландом Мастер. Это состояние похоже на расплату за добровольную одержимость.

Нельзя не согласиться с отцом Андреем Кураевым, утверждающим, что главное действующее лицо романа - Воланд, а Мастер и Маргарита появляются на страницах по мере необходимости их для Воланда. Но зачем сатане Мастер? Бесы лишены творческого дара, присутствующего в людях по образу Божию. Воланд может внушить, но не может без человека написать.

Мастера гнало вдохновение. Булгаков подарил своему герою собственный ошеломляющий литературный дар, и мне не удивительно, что я знаю многих людей, способных цитировать наизусть целыми абзацами этот блистательный текст.

А сейчас ненадолго оторвёмся от романа Булгакова и странным, на первый взгляд, образом заговорим о том, за что был предан анафеме Лев Николаевич Толстой. Гениальный писатель к концу жизни решил выйти за рамки литературы и создать новую отредактированную им религию, в которой Иисус Христос превращался из Богочеловека в обычного человека, проповедника и моралиста.

Отрицание чудес и Божественной природы Христа были такой чудовищной, губительной и унылой ложью, что Церковь вынуждена была объявить: то, что проповедует граф Толстой, к Церкви и Новому Завету отношения не имеет.

И вот на страницах романа «Мастер и Маргарита» мы читаем евангелие от сатаны - историю наивного добрячка, кого-то вроде экстрасенса, временно снимающего головную боль, «стучащего» на Левия Матфея, который «ходит за ним с козлиным пергаментом и всё неправильно за ним записывает» и создаёт путаницу, которая, как он опасается, «будет продолжаться очень долго». Этой «путаницей» оказываются истинные Евангелия, по мнению Иешуа Га-Ноцри - уточним: по мнению персонажа, подменяющего собой Христа в интерпретации сатаны.

Иисус Христос, о чём свидетельствуют истинные Евангелия, молчал в ответ на вопрос Пилата: «Что есть истина?» - поскольку как сердцеведец знал, что для Пилата это вопрос риторический, а прежде ученикам Своим Господь говорил: Я есмь путь и истина и жизнь (Ин. 14, 6).

Булгаковский же Иешуа говорит Пилату: «Истина в том, что у тебя болит голова», - отрицая абсолютную истину и погружая нас в релятивизм: сейчас истина в том, что у тебя болит голова, затем истина будет в том, что идёт дождь и так далее, и ничего, кроме текучих мгновений.

В православной иконописи нет натуралистичности страдания на Кресте не потому, что страданий не было, а потому, что на Кресте умирал Богочеловек, обнимая с Креста всё человечество. Если искать удачные литературные тексты на эту мало подвластную литературе тему, то самые лучшие строки у Пастернака:

Перестроятся ряды конвоя,
И начнётся всадников разъезд.
Словно в бурю смерч, над головою
Будет к небу рваться этот крест.

Для кого на свете столько шири,
Столько муки и такая мощь?
Есть ли столько душ и жизней в мире,
Столько поколений, рек и рощ?

Закопанный глубоко в землю Иешуа «древних глав» опровергает Воскресение Христово, а опознавательное кольцо с насечкой, о котором позаботился Афраний, - отрицание чуда обретения Креста Господня. Когда уже в 325 году пытались узнать, какой из трёх крестов, брошенных на Голгофе, Христов, Крестом Господним воскресили покойника.

Глава «Казнь» удушает. Раскалённая солнцем Голгофа - воплощение отчаяния, мира без Бога, без вечности. Левий Матфей, как истый маг или шаман, пытающийся подчинить себе потусторонние силы, горюет, что «поспешил со своими проклятиями и теперь бог не послушает его». После смерти Иешуа ему остаётся только месть Иуде. Нет спасительной сверхъестественной силы, нет Креста, прокладывающего людям возможность воссоединения разорванной грехом связи с Богом, нет победы над адом и смертью - словом, всё, как хотелось бы бесам, сатанинская редакция Евангелия.

И если это предупреждение о том, кто приходит на освобождённое от Бога место, то единственно разумной реакцией на это предупреждение будет чтение хотя бы самого короткого из Евангелий - Евангелия от Марка. Любить Булгакова, не зная того, что знал он, - это любить его себе во вред и иронию Булгакова принимать за чистую монету. Даже Берлиоз сразу же отозвался на повествование Воланда:

«- Ваш рассказ чрезвычайно интересен, профессор, но он не совпадает с евангельскими рассказами».

«- Помилуйте, - снисходительно усмехнувшись, отозвался профессор, - уж кто-кто, а вы-то должны знать, что ровно ничего из того, что написано в Евангелиях, не происходило в самом деле никогда, и если мы начнём ссылаться на Евангелия как на исторический источник... - он ещё раз усмехнулся, и Берлиоз осёкся, потому что буквально то же самое он говорил Бездомному, идя с тем по Бронной к Патриаршим прудам».

Если Берлиоз знал о несоответствии Евангелиям «древних глав», которые и составляют роман Мастера, то, несомненно, знал об этом и сам Мастер. Он рассказывает Ивану Бездомному, что знает пять языков: английский, немецкий, французский, латынь, греческий и немного читает по-итальянски. Совершенно очевидно, что человек, которому в 1928 году «примерно тридцать восемь» и который так глубоко образован, Евангелия знает не хуже Булгакова. И что тогда роман Мастера? Это сознательное богохульство или, как у самого автора, предупреждение распоясавшимся атеистам? Есть ли подсказки у мастера загадок Булгакова?

Мастер, в отличие от Булгакова, слишком наивен, чтобы сознательно бросить вызов победившему атеизму. Советскую действительность он просто не знает и не понимает. Подобное предположение порождает его восхищение умом Алоизия Могарыча: «Если я не понимал смысла какой-нибудь заметки в газете, Алоизий объяснял мне её буквально в одну минуту, причём видно было, что объяснение не стоило ему ровно ничего. То же самое с жизненными явлениями и вопросами».

В этом случае возникает прямая параллель между Мастером и Алоизием - Иешуа и Иудой. Наивен Мастер и не знает жизни, хоть и говорит о своей недоверчивости и подозрительности.

Что же двигало им во время работы? Что говорит об этом он сам? А говорит он почему-то подробно об обстановке своей квартирки, когда пытается рассказать о периоде своего писательства:

«- Ах, это был золотой век, - блестя глазами, шептал рассказчик, - совершенно отдельная квартирка, и ещё передняя и в ней раковина с водой, - почему-то особенно горделиво подчеркнул он, - маленькие оконца над самым тротуарчиком, ведущим от калитки. Напротив, в четырёх шагах, под забором, сирень, липа и клён... Ах, какая у меня была обстановка... Необыкновенно пахнет сирень! И голова моя становилась лёгкой от утомления, и Пилат летел к концу...»

Трудно предположить что-либо другое, кроме того, что Мастером двигало удовольствие от работы, радость вдохновения самого по себе. Мастер, в отличие от Пушкина, не задавался вопросом «Куда ж нам плыть?» Какая разница, откуда вдохновение, какова цель плаванья, когда морской ветерок так приятно треплет волосы?

При всём том, что роман многократно заставляет вспомнить факты жизни самого Булгакова, сейчас мы имеем возможность развести в стороны автора и его героя Мастера. Не наивен Михаил Афанасьевич, а Мастер, вдохновенно и уютно богохульствуя, выполняет заказ своего вдохновителя и расплачивается сумасшедшим домом немедленно по окончании работы.

«Верная и вечная»

Мастер очевидно связан с сатаной и вдохновением, и через Маргариту. Похоже, он одновременно и пишет роман для сатаны, и является наживкой для обретения королевы бала. Помните, Азазелло появляется подле Маргариты только после её восклицания: «Ах, право, дьяволу бы я заложила душу, чтобы только узнать, жив он или нет!»

Маргарита как-то странно неотделима от романа Мастера. Когда Мастер работал, Маргарита «нараспев и громко повторяла отдельные фразы, которые ей нравились, и говорила, что в этом романе её жизнь». «Я всю жизнь вложила в эту твою работу», - говорит Маргарита Мастеру. Она испытывает ненависть ко всем, кто отверг роман Мастера, ведьмой она громит квартиру Латунского, а внимательный читатель обратил, возможно, внимание на то, как судьба романа меняет отношения Мастера и Маргариты:

«Настали совершенно безрадостные дни. Роман был написан, больше делать было нечего, и мы оба жили тем, что сидели на коврике на полу у печки и смотрели в огонь. Впрочем, теперь мы больше расставались, чем раньше. Она стала уходить гулять».

Продолжим разговор о Маргарите. Боюсь, что очень немногие не поддаются гипнозу булгаковских слов: «За мной, читатель! Кто сказал тебе, что на свете нет настоящей верной и вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!»

На свете, несомненно, есть настоящая верная и вечная любовь, но воплощают её вовсе не Мастер и Маргарита.

Для отца Андрея Кураева убогая сущность Маргариты несомненна: «Не стоит романтизировать Маргариту, отдирать от неё те черты, которые ей придал Булгаков, а насильственно отреставрированный лик ведьмы возносить на одну ступень со светлыми Мадоннами русской классики... Вы можете себе представить, чтобы у Льва Толстого Наташа Ростова улыбнулась Пьеру, „оскалив зубы"»?

Давайте проследим, как и каким образом происходит в булгаковском романе эта тонкая и завораживающая подмена, превращающая скучающую неверную жену и ведьму в воплощение «верной и вечной любви».

«Майское солнце светило нам. И скоро, скоро стала эта женщина моею тайною женой», - рассказывает Мастер.

Как красиво звучит «тайною женой», совсем не то, что любовницей. Тайною женой Ромео была Джульетта: они были обвенчаны, и никто об этом не знал. В этом словосочетании чувствуется чистота и нешуточность отношений. Когда придёт черёд выразиться поточнее, Маргарита скажет: «Хочу, чтобы мне немедленно вернули моего любовника Мастера!»

Если уважаемый читатель склонен отличать любовь от страсти, то его насторожит, а вовсе не умилит такое точное и образное сравнение: «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!»

История любви Мастера и Маргариты, как и история вдохновения Мастера, тут же превращается в описание уюта и антуража:

«Она приходила, и первым долгом надевала фартук, и в узкой передней, где находилась та самая раковина, которой гордился почему-то бедный больной, на деревянном столе зажигала керосинку, и готовила завтрак, и накрывала его в первой комнате на овальном столе. Когда шли майские грозы и мимо подслеповатых окон шумно катилась в подворотне вода, угрожая залить последний приют, влюблённые растапливали печку и пекли в ней картофель... В подвальчике слышался смех, деревья в саду сбрасывали с себя после дождя обломанные веточки, белые кисти. Когда кончились грозы и пришло душное лето, в вазе появились долгожданные и обоими любимые розы».

Описание весенних гроз, сада после дождя, роз воспринимаются как описание чувств Мастера и Маргариты, а слова о муже Маргариты и о жене Мастера - это что-то уже заведомо тусклое, не роковое, унылое, пыльное.

«Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что любили мы друг друга давным-давно, не зная друг друга, никогда не видя, и что она жила с другим человеком, и я там тогда... с этой, как её... С этой... Ну... - ответил гость и защёлкал пальцами.

Вы были женаты?

Ну да, вот я же и щёлкаю. На этой Вареньке, Манечке... нет, Вареньке... ещё платье полосатое... Музей... впрочем, я не помню».

Эта забывчивость Мастера должна поведать нам, что никого и не было в его жизни, если сравнить прошлое с его новым чувством. Вот она донна Анна, а всё остальное не в счёт. Читывали уже о таком не раз и в жизни встречали. Продолжим наблюдать механизм ловких превращений.

«Бездетная тридцатилетняя Маргарита была женою очень крупного специалиста, к тому же сделавшего важнейшее открытие государственного значения. Муж её был молод, красив, добр, честен и обожал свою жену». Далее следует подробное описание особняка и больших материальных возможностей Маргариты.

«Словом... она была счастлива? Ни одной минуты! С тех пор, как девятнадцатилетней она вышла замуж и попала в особняк, она не знала счастья. Боги, боги мои! Что нужно было этой женщине, в глазах которой всегда горел какой-то непонятный огонёчек, что нужно было этой чуть косящей на один глаз ведьме, украсившей себя тогда весною мимозами? Не знаю. Мне неизвестно. Очевидно, она говорила правду, ей нужен был он, Мастер, а вовсе не готический особняк, и не отдельный сад, и не деньги. Она любила его и говорила правду».

Давайте с филологической въедливостью посмотрим, что вдруг по дороге исчезло из списка? Что было у Маргариты такого, что не попало в противопоставление её чувства к Мастеру? Из списка как-то невзначай выпал молодой красивый, добрый, честный и обожающий свою жену муж. Выбор, оказывается, Маргарита делала только между особняком, деньгами и Мастером, и выбрала Мастера, что очень, в таком случае, похвально.

Попробуем представить себе Татьяну Ларину, которая отказалась от «пышности и мишуры», от «успехов в вихре света», своего «модного дома и вечеров», и пустилась во все тяжкие с Онегиным. Получается? Нет, не получается. Татьяна, в отличие от Маргариты, и Пушкин, в отличие от Булгакова, не играют в частичную амнезию и мужа, как брелок с ключами, не теряют. «Я другому отдана и буду век ему верна», - и всё тут.

«Жена не лапоть, с ноги не сбросишь», - говорит русская пословица. «Сбросишь», если ты далёк от нравственных устоев собственного народа. К слову, о происхождении Маргариты «игриво трещал Коровьев:

Если бы расспросить некоторых прабабушек и в особенности тех из них, что пользовались репутацией смиренниц, удивительнейшие тайны открылись бы... Намекну: одна из французских королев, жившая в шестнадцатом веке, надо полагать, очень изумилась бы, если бы кто-нибудь сказал ей, что её прелестную прапрапраправнучку я по прошествии многих лет буду вести по бальным залам».

Маргарита - плод долгой цепи лицемерия и прелюбодеяний, и только от читателя зависит, побрезгует он кривляющимся Коровьевым или сладко замрёт у него сердце: «Вот это женщина! Вот это родословная!»

В этой неприметной подтасовке, в этом выворачивании всего с ног на голову больше правды о бесах, чем в открыто хулиганских похождениях кота и Коровьева или воробышке, отбивающем лапкой фокстрот.

Эпиграф

Давайте дополним тот отрывок текста из «Фауста», который стал столь знаменитым эпиграфом к «Мастеру и Маргарите». «Я - часть той силы, что вечно хочет зла, творит лишь благо», - это Мефистофель сам о себе. А далее Фауст о Мефистофеле: «По действиям прозванье вам даётся: дух злобы, демон лжи, коварства».

Когда Воланд говорит о болтовне кота: «Интереснее всего в этом вранье то, что оно враньё от первого до последнего слова», - на эти слова стоит обратить внимание. Это действительно очень редкий случай абсолютной лжи, а в бесовской арсенал входят подтасовки, умолчания, неприметные перекручивания с изрядной долей правды для полного и действенного одурачивания.

Мне доводилось читать, что бесы в романе Булгакова так справедливы и милы, что это скорее некие силы возмездия, чем бесы. Но есть в романе момент, говорящий и об ином. Представляя некоего отравителя на балу у сатаны, Коровьев говорит: «Как-то раз Азазелло навестил его и за коньяком нашептал ему совет, как избавиться от одного человека, разоблачений которого он чрезвычайно опасался».

Искушать - тоже прямое дело бесов, а то, что терпят от них именно те, кто на их искушения поддаётся, кто, увязая в грехе, открывается им, так это вполне соответствует христианской догматике.

Но продолжим разговор о Маргарите. Муж опять бесследно исчезнет, слетит, как лапоть с ноги, когда речь пойдёт о «великодушии», «жертвенности» и «ответственности» Маргариты.

«- Я попросила вас за Фриду только потому, что имела неосторожность подать ей твёрдую надежду. Она ждёт, мессир, она верит в мою помощь. И если она останется обманутой, я попаду в ужасное положение. Я не буду иметь покоя всю жизнь. Ничего не поделаешь! Так уж вышло».

Хотелось бы знать, почему обманутый муж Маргариты не является поводом «не иметь покоя всю жизнь»?

Частичная порядочность - совершенно невозможная вещь. Если человек ворует только по четвергам с пяти до шести, а в другие дни никогда, значит ли это, что он не вор? Если я предам одного и буду безупречна по отношению ко всему остальному населению земного шара, значит ли это, что я не предатель?

Если же опять с придирчивостью проследить за тем, как описаны чувства Маргариты, её тоска по Мастеру, мы заметим удивительную сосредоточенность Маргариты на себе самой: «Ах, как я взволновалась, когда этот барон упал». И опять «Я так взволновалась!» «Ты уйди из моей памяти, тогда я стану свободна». «Мне скучно, почему я сижу, как сова, под стеной одна? Почему я выключена из жизни?»

Её борьба за Мастера - совершенно очевидная борьба за собственное счастье. Именно так написано у Булгакова: «Надежда на то, что ей удастся добиться возвращения своего счастья, сделала её бесстрашной». «Надежда на счастье кружила ей голову».

Маргаритино требование вернуть ей её любовника соседствует в одном эпизоде и с «чувством блаженства» оттого, что она «наелась» у Воланда, и с «кокетством» и «весёлым испугом».

Вы можете представить себе княгиню Трубецкую, едущую за мужем в Сибирь, которая блаженствует, наевшись у губернатора, от которого зависит разрешение на её дальнейшее путешествие, и кокетничает с ним? Возможно это в реальности, или в поэме Некрасова «Русские женщины», или в фильме Мотыля «Звезда пленительного счастья»?

Прелюбодействующие люди практически без исключения очень склонны к тому, что в разговорной речи называется «бить на жалость». От этого предостерегал в письме брату Антон Павлович Чехов: воспитанные люди «не играют на струнах чужих душ, чтоб в ответ им вздыхали и нянчились с ними».

Надрывная жалость к себе самой, рисовка просто ключом бьют в речах Маргариты: «Моя драма в том, что я живу с тем, кого не люблю». «Я погибаю из-за любви!» «Гори, страдание! - кричала Маргарита».

Почему читатель не замечает пошлости, которой в Маргарите со всей её красотой и элегантностью не меньше, чем в плюшевом коврике с лебедями? Может быть, потому, что искусительная внешняя изысканность охотно используется бесами и составляет их арсенал. Это многократно подтверждает роман Булгакова: вспомните стены из роз и камелий на балу у сатаны, вспомните аметистовый, рубиновый и хрустальный фонтаны с шампанским.

Интересно сравнить роман с экранизацией именно в том, что касается бала. В экранизации Владимира Бортко бал гораздо более очевидно сатанинский: гости пляшут на светящемся стекле, напоминающем об адском пламени, какие-то готические руины составляют обрамление и рушатся у нас на глазах, а голые дряблые старухи в перьях и драгоценностях заставляют подумать, какое непотребство предлагает детям школьная программа.

В романе Булгакова перед нами именно это: омерзительные и неприличные обитатели ада, но наше внимание слишком рассеяно аметистовым фонтаном и тропическими растениями, и попугаями, и мы тешимся одуряющей головокружительной пышностью, совершенно в этом не отличаясь от приглашённых.

Занятно остановить внимание на том, какие ещё «радости», кроме роскоши, предлагает сатана? Флирт, удовлетворение тщеславия и пьяное забытьё. Помните, как прилежно надрывается Коровьев: «Королева в восхищении!» - помните, как настойчиво требует он от Маргариты приветствия дирижёру и исполнителям, «чтобы каждый думал, что вы его узнали в отдельности»; помните совершенно пьяное лицо Фриды, которая прилежно по совету Маргариты ищет возможности отдохнуть от собственной памяти?

Наташе «господин Жак на балу предложение сделал».

«Не хочу я больше в особняк! Ни за инженера, ни за техника не пойду!» - говорит рвущаяся в ведьмы навсегда домработница, удивительно при этом напоминая свою хозяйку: «мысль о том, что придётся вернуться в особняк, вызвала в ней внутренний взрыв отчаяния».

«Только бы выбраться отсюда, а там уж я дойду до реки и утоплюсь», - думает Маргарита, не желающая ни о чём просить Воланда.

За что хвалит её сатана? Да за гордыню, конечно. «Кровь!» - так звучит его похвала. Маргарита хороша тем, что гордячка, и «хороша» исключительно по рождению: голубая кровь, белая кость.

А совет Воланда: «Никогда ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас», - это, по справедливому замечанию отца Андрея Кураева, припрятанный в словах сатаны запрет молиться.

Да, вы не забыли, кто такой господин Жак, за которого прочь из особняка подальше от всяких техников и инженеров собралась Наташа? Он был нам представлен на балу среди гостей: «Убеждённый фальшивомонетчик, государственный изменник, прославился тем, что отравил королевскую любовницу, а ведь это не с каждым случается».

Да, да, конечно, вспомнили, вспомнили. Но как сияет намазанное кремом Азазелло лёгкое голое тело Наташи, как остроумно то, что она оседлала соседа-борова (и поделом ему!)...

Роман написан так, что если выбирать, куда податься, в ведьмы или жёны инженера, то, разумеется, в ведьмы! Не одна старательная и милая школьница сообщала мне, что её любимые страницы романа - полёт Маргариты на метле.

А в похождениях Коровьева и Бегемота, в наказании Стёпы Лиходеева, киевского дяди или алчных дамочек мы всё время на стороне бесов: всё остроумно, интересно, изобретательно. И всё это создаёт некую дымовую завесу, пелену тумана, в которой теряется наша и без того подточенная способность отличать добро от зла. И потешаемся мы, глядя со стороны на посетителей варьете, и не подозреваем, что сами наловили «нарзанных этикеток» и вместо страниц Евангелия, и вместо «верной и вечной любви».

Играет с нами Михаил Афанасьевич задолго до постмодернизма и почище всех постмодернистов вместе взятых или играют им самим, мы, похоже, никогда не узнаем.

Роман ни на минуту не выпускает нас из поля действия бесов, будь то «древние главы», современная Булгакову Москва или потусторонний мир.

Мир романа дуалистичен, но вовсе не потому, что Воланд толкует о необходимости зла. Левий Матвей не зря называет Воланда «старым софистом». Его рассуждение о необходимости зла и теней, - софизм чистой воды. Зло и тени материального мира не имеют никакой связи и родства, здесь игра на ассоциативном восприятии пар-противопоставлений: добро - зло, свет - тьма, свет - тень. Воланд незаметно соскальзывает с одной пары на другую и недобросовестно объединяет зло и тени материального мира. А далее утверждает, что те, кто хочет освободиться от зла, должны ободрать земной шар от всего, что отбрасывает тень, чтобы наслаждаться голым светом. Это, конечно, лукавый кульбит мысли, а мир романа дуалистичен потому, что в нём Иешуа «просит» Воланда устроить судьбу Мастера и Маргариты, в то время как реальному Христу бесы повинуются.

В романе нигде даже не просвечивает Бог и Царство Божие, а «оборванный выпачканный в глине человек в хитоне», в стиле жестокого романса декламирующий: «Он просит, чтобы ту, которая любила и страдала из-за него, ты взял тоже», - это Левий Матвей из «древних глав», а не апостол Матфей.

Сатанинская редакция Евангелия существовала параллельно с историей похождений Воланда и его присных в Москве, а теперь «древние главы» захлопнулись вокруг всего повествования, образовав некую непроницаемую ловушку, замыкающую нас во владениях сатаны.

Не все дуалисты - сатанисты, но все сатанисты - дуалисты. Если Бог и дьявол - равнонеобходимые в мироздании силы, то почему тогда надо выбрать именно Бога? Такая из дуализма открывается очень опасная дорога.

Вечный покой?

Нет сомнения в том, что Булгаков знал слова апостола Павла: Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его (1 Кор. 2, 9). Апостол говорит о той огромной радости, которую мы не в силах представить.

Мастер «не заслужил света», он заслужил «покой», который многие читатели воспринимают как великое благо и награду. Никто не может представить, «что приготовил Бог любящим Его», а атеист не может поверить, что есть что-либо лучшее, чем то, что он видел и трогал или потрогать хотел. И если принять версию, что Булгаков спорит с атеизмом, доводя его до логического конца, то в данном случае мы видим, как раем представляется одна из в лоб названных обителей ада.

Цветущие вишни и Шуберт, и ночной колпак, и неразлучная (или неотвязная?) Маргарита - это всё, не забудьте, владения Воланда. Сначала к антуражу свелось описание вдохновения, к антуражу - описание чувств, а теперь антураж выражает вечный покой. Но антураж и мир душевный - разные вещи.

«Романтическому Мастеру» предложена «матрица», соответствующая его вкусам: венецианское окно, свечи, гусиное перо.

Представьте себе, что вы навсегда заперты в особнячке с садиком или в комнате с компьютером, в котором нет и не может быть ничего, кроме одной единственной понравившейся вам когда-то игры. И это «покой» Мастера.

Пытаться объяснить, что покой Мастера - самый явный ад, труднее всего. Если в разговоре о Маргарите точкой опоры может быть русская классика, то на что опереться, говоря о вечности с атеистом? Для человека с мировоззрением Берлиоза домик с садиком вместо вечного «ничего», наверное, вещи замечательные. Любой осуждённый на смерть предпочитает вечное заключение. Пер Гюнт у Ибсена даже ада добивался, лишь бы не раствориться в полном небытии.

Недоступен объяснениям и человек со смутно-карикатурными представлениями о вечности (Бог-старичок по садику гуляет, и скучные праведники, которым всегда всего нельзя, вокруг).

Человек, сосредоточенный на земной жизни как на главной и единственной реальности, тоже не поймёт, почему на даче с возлюбленной плохо.

Я попробую обратиться за помощью к уникальным книгам, которые ближе всего на доступном искусству языке подводят нас к тому, что вечность с Богом, как и земные отношения с Ним, - это прежде всего радость. Я говорю о «Хрониках Нарнии» Клайва Стейплза Льюиса. Страницы о непостижимо прекрасной вечности, по сравнению с которой наш мир - страна теней, о вечности, где происходит постоянное движение «дальше вверх и дальше вглубь», вы найдёте в «Последней битве» и отчасти в «Покорителе зари».

Он, Она и другие

Пожалуй, надо назвать ещё одну причину восприятия нами Мастера и Маргариты как глубоко положительных персонажей. Это все остальные составляющие им фон герои. Аннушка-чума, Семплияров, Стёпа Лиходеев, свинообразный похотливый подкаблучник-сосед, «девица со скошенными от постоянного вранья глазами» и вся прочая галерея уродов не имеет исключений. Гротескно карикатурны все.

Исследователи видят в Гоголе предшественника Булгакова. Гоголь страдал оттого, что из-под его пера выходили талантливо вылепленные монстры, пытался написать альтернативу собственным «Мёртвым душам». В его поэме есть где отдышаться: есть умельцы-крестьяне, и сад Плюшкина, и исполненные надежды раздумья о молодости, о назначении человека, о судьбе родины.

В романе «Мастер и Маргарита» отдышаться негде. В галерее уродов просвета нет, точнее, именно история Мастера и Маргариты преподнесена как просвет, как история «верной и вечной любви», вдохновения, страдания, борьбы.

Третья жена Булгакова Елена Сергеевна и впоследствии вдова его подписывала письма «Маргарита». Она вспоминала, что самые страшные события в её жизни - смерть Булгакова и расставание со старшим десятилетним сыном Женей, которого она оставила мужу, уходя к Булгакову с младшим пятилетним.

Действительно Маргарита. Речь, как видите, идёт не о предательстве ею мужа и сына, а о её страдании, и жалеть, разумеется, надо именно её. Это не грех, не предательство, а «драма».

Первой женой Михаила Афанасьевича Булгакова была не Манечка, не Варенька, а Танечка, Татьяна Николаевна Лаппа. Булгаков горячо влюбился в неё ещё гимназистом и обвенчался с ней, когда было ему двадцать три года. Эта жена разделила его трудную жизнь земского врача, спасла его от наркомании, выходила от тифа, пережила с ним самые тяжёлые годы гражданской войны и неустроенности. Жили они долгое время, продавая по куску её толстую золотую цепь. Когда Булгаков писал «Белую гвардию», она сидела рядом, грела в тёплой воде его руки, которые от недомогания сводила судорога.

Посвятил «Белую гвардию» Булгаков уже следующей своей жене Любови Белозерской, а уходя от Татьяны Николаевны, как очень умный человек сказал: «Меня за тебя Бог накажет».

Маргаритой видела себя не только сама третья жена Булгакова Елена Сергеевна; друг и биограф Булгакова Попов писал ей: «Маргарита Николаевна - это Вы, и самого себя Миша ввёл...»

Мы никогда не узнаем, на полном ли серьёзе воспел Михаил Афанасьевич Мастера и Маргариту, это роман-самооправдание или он вынес приговор собственной жизни.

Мы не узнаем, он осудил себя и только, или неведомо никому покаялся в долгой предсмертной болезни.

Мне неловко сплетничать о Булгакове, который давно уже предстал на суд, далёкий от человеческих домыслов, но роман его не только об искушении, это роман искушающий, и за попытку нейтрализовать возможный от него вред Михаил Афанасьевич, я надеюсь, не будет в претензии.

«…Что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени?»

Сколько споров ведется вокруг романа «Мастер и Маргарита» величайшего из писателей XX века Михаила Булгакова и о религиозной принадлежности самого автора. Многие служители церкви называют его не просто богохульником и атеистом, но богоотступником и слугой сатаны. Произведение всей его жизни стало всемирно известным, но трактовка основной цели романа так и не нашла своего единственного пути.

Духовное наследие Булгакова

Булгаков родился в семье потомственных служителей церкви. Его дед был священником, а отец доцентом Духовной Академии, богословом и историком церкви, автором многих сочинений духовной направленности. Отсюда и вся осведомленность автора различными течениями вероучений. Своих детей отец Булгакова воспитывал в духе веры, опираясь не только на каноны христианства, но и на историческую «эволюцию» религии.

О чём же этот роман в романе? О князе Тьмы или о центральной фигуре Христианства?

Если, трактуя «Мастера и Маргариту», отталкиваться от видения духовного мира того времени, в котором жил писатель, идея о том, что в своём труде Булгаков завуалировал в сатиристическом жанре мысль, о существовании Бога (Добра) в противовес Злу, не кажется такой уж нелепой. Обеление Сатаны, оправдание его деяний, как возмездие за грехи, не спроста появляются в романе.

«… большинство нашего населения сознательно и давно перестало верить сказкам о боге». (Берлиоз)

Атеистическая пропаганда в годы жизни Булгакова в советской России достигала своего исторического апогея. Атеизм в то время обрел черты образа бытия, заменив привычный взгляд духовного мира, и стал трактовкой новой «правильной» жизни, установкой жизненного кредо людей, где нет Бога, а есть только Закон.

« - А дьявола тоже нет? (Воланд)
- Нету никакого дьявола! (Берлиоз)
- Ну, уж это положительно интересно… что же это у вас, чего не хватишься, ничего нет!»

И высмеивает Булгаков из романа подменное величие Закона, указывая на то, что Москва стала сборищем блюдолизов, подхалимов, сребролюбцев и чревоугодников. Куда катится мир? – прямо в руки сатаны.

«- …но вот какой вопрос меня беспокоит: ежели бога нет, то, спрашивается, кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле? (Воланд)
- Сам человек и управляет. (Берлиоз)

«Нет документа, нет и человека».

Так Фагот, он же Коровьев, смеется над установившимся отношением к человеческой сущности. Бога нет, дьявола – тоже нет, да и самой души нет – есть только паспорт.

«- Как же, как же, - отозвался Воланд, - я имел удовольствие встретиться с этим молодым человеком на Патриарших прудах. Он едва самого меня не свел с ума, доказывая мне, что меня нету!»

Автор показывает всю нелепость ситуации, в которую себя поставило общество. В заключительной части романа на примере Москвы он представляет, что ждёт человечество, отвергшее Бога, – массовые беспорядки, поклонение злу и деньгам, наушничество, скупость человеческой души.

«…тот, кто еще недавно полагал, что он чем-то управляет, оказывается вдруг лежащим неподвижно в деревянном ящике, и окружающие, понимая, что толку от лежащего нет более никакого, сжигают его в печи».

Глубинный смысл сюжета

Конец романа поражает своей неожиданностью. Мастер и Маргарита даже после своей «связи» с нечистой силой заслужили того, что сам Матфей пришёл с посланием от своего Учителя к Воланду, и просил подарить им обоим вечный покой. Таким образом, Булгаков раскрывает существование Бога через бесконечный контакт Тьмы и Света.

В дополнение к этому жесту добра со стороны Сына Божьего, он показывает действительно великую силу любви Иешуа ко всем людям.

«Злых людей нет на свете, есть только люди несчастливые». (Иешуа)

Отправляясь в дорогу к вечности, Мастер и Маргарита, сопровождаемые Воландом, попали в Ершалаим, где тот, кто отправил Иешуа на крест, уже двенадцать тысяч лун страдал мигренью в полнолуние, а в остальные дни видел лунную дорогу к Нему, и не мог найти спасения.

Маргарита, как прообраз Любви, жалеет и его, как пожалела Фриду, убившую собственного ребенка.

«– Двенадцать тысяч лун за одну луну когда-то, не слишком ли это много?»

Она просит Воланда избавить Пилата от страданий. Но он говорит, что всё предрешено, что прокуратора уже простили, и позволяет Мастеру закончить свой роман.

«– Свободен! Свободен! Он ждет тебя!» (Мастер)

И только проследив цепочку цитат из романа, лишь осознав их истинный смысл, можно говорить о великой цели Булгакова. Он не стал открыто высмеивать безбожников, и откровенно восхвалять учение церкви. Он сделал большее – указав на безрассудство первых, и неправдоподобие вторых. Отсюда и все хитросплетения, побуждающие людей уже восьмой десяток лет спорить о том, на какой стороне этой вечной борьбы находился автор.

Иеромонах Иов (Гумеров)

История рассказана устами сатаны

Вопрос: Здравствуйте, уважаемый о. Иов! К вопросу о книге "Собачье Сердце". Какое место занимает у Булгакова Православная Церковь именно в то время - 1924 год, время большевистской власти? Я понимаю, что мой вопрос не совсем по теме "вопросов к священнику", т.к. он больше литературный. Но я буду очень благодарен, если Вы ответите. Спасибо! С уважением, Тимур.

Отвечает иеромонах Иов (Гумеров):

Невозможно говорить о религиозности человека, ограничиваясь одним небольшим периодом. Особенно это трудно в отношении к М. Булгакову. Его жизненный путь, несомненно, представляет собой духовную трагедию. Он происходил из священнического рода. Дед по линии отца был священником Иоанном Авраамьевичем Булгаковым. Отец его матери Варвары был протоиереем церкви Казанской иконы Божией матери в Карачеве – Михаил Васильевич Покровский. В честь него, по-видимому, назвали внука. Отец Михаил венчал родителей будущего создателя «Белой гвардии» (авторское название Белый крест): Афанасия Ивановича и Варвары Михайловны. Отец писателя священником не стал, но был доцентом (в самом конце жизни – ординарным профессором) кафедры западных исповеданий Киевской духовной Академии.

Отношения в доме были теплые. Родители и семь детей составляли единую дружную семью. Михаил в детстве и отрочестве имел много радостей. Трудно представить, чтобы детям не подавалось христианское воспитание. Вопрос в другом: было ли оно основательным? Определяло ли оно весь строй жизни семьи? То немногое, что мы знаем, убеждает в обратном. По-видимому, было то, что наблюдалось во многих образованных семьях конца 19-го - начала 20 веков: увлечение чисто светской культурой доминировало над религиозными интересами. По воспоминаниям Ксении Александровны (жены брата Михаила Афанасьевича – Николая): «Семья Булгаковых – большая, дружная, культурная, музыкальная, театральная; могли стоять ночь, чтобы иметь билет на какой-нибудь интересный спектакль. Был домашний оркестр» (Собр. соч. в десяти томах, т.1, М., 1995, с.13). Легко понять, почему в разнообразных материалах к биографии М. Булгакова (письмах, дневниковых записях, воспоминаниях) совершенно нет никаких признаков религиозной жизни (ни внешней, ни внутренней). Сказать, что вера была потеряна полностью, нельзя. Какие-то следы ее остались. Об этом можно судить по дневниковым записям 1923 года: «19 октября. Пятница. Ночь. …В общем хватает на еду и мелочи. А одеваться не на что. Да, если бы не болезнь, я бы не страшился за будущее. Итак, будем надеяться на Бога и жить. Это единственный и лучший способ»; «26 октября. Пятница Вечер…. Сейчас просмотрел «Последнего из могикан», которого недавно купил для своей библиотеки. Какое обаяние в этом сентиментальном Купере. Там Давид, который все время распевает псалмы, и навел меня на мысль о Боге. Может быть, сильным и смелым Он не нужен. Но таким, как я, жить с мыслью о Нем легче» (СС, т.1, 81-82). Запись эта сделана за несколько месяцев до начала работы над «Собачьим Сердцем». Какое место занимает у Булгакова Православная Церковь именно в то время? Интерес к гонимой богоборческой властью Церкви никак не проявился ни в творчестве, ни в личных документах. Но и сочувствия к гонителям не было. Скорее отвращение. Именно ко времени начала работы над «Собачьим Сердцем» относится интересная дневниковая запись от 4 января 1924 года: «Сегодня специально ходил в редакцию «Безбожника». Она помещается в Столешниковом переулке, вернее в Космодемьяновском, недалеко от Моссовета. Был с М.С., и он очаровал меня с первых же шагов. – Что вам стекла не бьют? – спросил он у первой же барышни, сидящей за столом. – То есть, как это? (растерянно). Нет, не бьют (зловеще). – Жаль. … Тираж, оказывается 70 000 и весь расходится. В редакции сидит неимоверная сволочь, входят, приходят… Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера «Безбожника», был потрясен. Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне. Соль в идее… Этому преступлению нет цены» (СС, т.3, с.24-25; В. Петелин. Счастливая пора). Все, происходившее вокруг, М. Булгаков воспринимал как дьяволиаду . Именно поэтому критик Л. Авербах увидел в сборнике “Дьяволиада” (1924) злую сатиру на советскую страну: «Тема эта – удручающая бессмыслица, путаность и никчемность советского быта, хаос, рождающийся из коммунистических попыток строить новое общество».

Теперь о самой повести «Собачье Сердце». В ней нет религиозных идей в точном значении этого слова. Это сатира. Верная по своим острым наблюдениям. Сильная и резкая в изображении реальных извращений и деформаций прежней жизни. В ней можно почерпнуть материал для этических размышлений о важности традиционных (можно сказать христианских) понятий о ценности человеческой жизни и опасностях научных экспериментов с человеком (вспомним чудовищные претензии сторонников клонирования). В этом отношение эта фантастическая повесть – заметное явление в истории литературы 20-го столетия.

Однако сатира не воспитывает. Дело не только в законах жанра. Главное в мировоззрении автора. А. Ахматова точно написала на смерть М. Булгакова в марте 1940 года:

Ты так сурово жил и до конца донес
Великолепное презрение.

Вера детства ушла. Поэтому роман «Белая гвардия” (1922 -24), начинающийся с рассказа о смерти матери, не только печален, но и ностальгичен. Мать уносила с собой драгоценную частицу прошлой жизни Михаила, в которой были чистые и радостные переживания детской верующей души: «О, елочный дед наш, сверкающий снегом и счастьем! Мама, светлая королева, где же ты? … белый гроб с телом матери снесли по крутому Алексеевскому спуску на Подол, в маленькую церковь Николая Доброго, что на Взвозе. Когда отпевали мать, был май, вишневые деревья и акации наглухо залепили стрельчатые окна. Отец Александр, от печали и смущения спотыкающийся, блестел и искрился у золотеньких огней … Отпели, вышли на гулкие плиты паперти и проводили мать через весь громадный город на кладбище, где под черным мраморным крестом давно уже лежал отец (Часть первая. 1) …Из года в год, сколько помнили себя Турбины, лампадки зажигались у них двадцать четвертого декабря в сумерки, а вечером дробящимися, теплыми огнями зажигались в гостиной зеленые еловые ветви. Но теперь коварная огнестрельная рана, хрипящий тиф все сбили и спутали, ускорили жизнь и появление света лампадки. Елена, прикрыв дверь в столовую, подошла к тумбочке у кровати, взяла с нее спички, влезла на стул и зажгла огонек в тяжелой цепной лампаде, висящей перед старой иконой в тяжелом окладе. Когда огонек созрел, затеплился, венчик над смуглым лицом Богоматери превратился в золотой, глаза ее стали приветливыми. Голова, наклоненная набок, глядела на Елену. В двух квадратах окон стоял белый декабрьский, беззвучный день, в углу зыбкий язычок огня устроил предпраздничный вечер, Елена слезла со стула, сбросила с плеч платок и опустилась на колени. Она сдвинула край ковра, освободила себе площадь глянцевитого паркета и, молча, положила первый земной поклон» (Часть третья. 18).

К 1926 году, по-видимому, произошел духовный надлом писателя. Внешним проявлением этого болезненного события явилась пьеса “Бег”, которая очень понравилась М. Горькому («будет иметь анафемский успех»). Булгаков давно уже был расцерковленным человеком. Но, помня свое родство и мир, который его окружал в те радостные детские годы, он никогда не писал о священниках насмешливо, тем более едко. В пьесе “Бег” архиерей и монахи – самые карикатурные фигуры. Пародируется молитва. Едкость в отношении священнослужителя проявляется даже в деталях: Африкан – архиепископ Симферопольский и Карасубазарский, он же химик из Мариуполя Махров. Все пародийно: второй титул, мнимая профессия (химик), мнимая фамилия (прилагательное махровый весьма любили советские идеологи). Изображен он трусливым, неискренним. Художественное произведение всегда типологизирует жизнь. Поэтому очевидно, что М. Булгаков делает все сознательно. Возникает вопрос, как писателю удается так легко пойти на заведомую ложь. Писатель был современником событий. История Церкви в эти годы хорошо изучена по документам. Священнослужители явили высокий дух исповедничества. Многие стали мучениками. В белом движении при Главнокомандующем П.Н. Врангеле в описываемое время был епископ (будущий митрополит) Вениамин (Федченков) (1880 – 1961), оставивший нам подробные мемуары. Это был достойный архиерей, человек высокой духовной жизни.

“Бег” был закончен в то время, когда богоборческая власть начала новый этап в гонениях на Церковь. Сознавал это автор или нет, но от факта не уйдешь – пьеса этому способствовала.

В 1928 году М. Булгаков начал работать над книгой Мастер и Маргарита. Этот роман полностью открывает духовную природу происшедшего с ним в середине 20-х годов внутреннего болезненного перелома. Центральный персонаж этой книги является Воланд – князь тьмы. Лишь в начале он окружен определенной тайной. В дальнейшем автор изображает его как сатану, дьявола. Легко видится параллель с Мефистофелем. И само имя взято из «Фауста» И.В. Гете. Так называет себя Мефистофель (сцена Вальпургиевой ночи). Переводы Н.А. Холодковского и Б.Л. Пастернака это не передали. Не нужно доказывать, что по композиции и по повествованию князь тьмы составляет как бы главный нерв романа. М. Булгаков наделяет его особой властью воздействовать на людей и события. Все художественные средства использованы для того, чтобы придать этому персонажу силу и даже обаяние. Это подтверждается не только содержанием романа, но и эпиграфом: «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Слова эти взяты из «Фауста», и принадлежат Мефистофелю. Эпиграфом выражает главную идею произведения. Дух злобы изображен повелителем над всем. Он определяет участь людей. В диалоге с Левием Матвеем (этот персонаж кощунственно изображает евангелиста Матфея) князь тьмы говорит: “Мне ничего не трудно сделать, и тебе это хорошо известно”. Перед этим М. Булгаков рисует такую сцену:

Из стены ее вышел оборванный, выпачканный в глине мрачный человек в хитоне, в самодельных сандалиях, чернобородый.

Если ты ко мне, то почему же ты не поздоровался со мной, бывший сборщик податей?- Заговорил Воланд сурово.

Потому что я не хочу, чтобы ты здравствовал, - ответил дерзко вошедший.

Но тебе придется примириться с этим, - возразил Воланд, и усмешка искривила его рот…

Кончается эта сцена:

- Передай, что будет сделано, - ответил Воланд и прибавил, причем глаз его вспыхнул: - и покинь меня немедленно.

Он просит, чтобы ту, которая любила и страдала из-за него, вы взяли бы тоже, - в первый раз моляще обратился Левий к Воланду.

Для христианина любой конфессии демонизм романа М. Булгакова очевиден. Мы получили истину священной истории, свидетельство о нашем искуплении из рук богодухновенных апостолов – учеников Спасителя мира. В романе М. Булгакова новозаветная история рассказана устами сатаны. Автор путем продуманной и четкой композиции предлагает нам вместо Священного Писания взгляд на Сына Божия, Спасителя мира, и на евангельскую историю глазами того, кто сам называет себя профессором черной магии.

Мы не можем рассуждениями о культурных ценностях, художественном мастерстве и прочих вещах уклониться от выбора. А выбрать должны сделать между Иисусом Христом и Воландом. Совместить спасительную веру с демонизмом невозможно. «Какое согласие между Христом и Велиаром? Или какое соучастие верного с неверным?» (2 Кор. 6:15).

20 / 12 / 2005
(pravoslavie.ru)

Ксения Хмельницкая

Евангелие от сатаны

Роман по структуре двойной. Перед нами развиваются два параллельных сюжета - "московский" и "ершалаимский", которые в конце сливаются. При этом "ершалаимский" сюжет написан одним из героев основного романа. И тут возникает вопрос – каким?. Вроде бы роман пишет Мастер, но рассказчиком первой главы является Воланд. В одном из черновиков романа происходит такой разговор между Иванушкой и "Неизвестным":

"- Так вы бы сами и написали евангелие, - посоветовал неприязненно Иванушка.

Неизвестный рассмеялся весело и ответил:

Блестящая мысль! Она мне не приходила в голову! Евангелие от меня, хи-хи..." (Булгаков М.А. Великий канцлер. Черновые редакции романа "Мастер и Маргарита". М., 1992, с 235).

Так что Воланд явственно является по крайней мере помощником, а то и настоящим автором романа о Понтии Пилате. Более того М. Дунаев, основываясь на исследование Н.К. Гаврюшина ("Литостротон, или Мастер без Маргариты", Символ, 1990, № 23) доказывает, что "если взглянуть непредвзято, то содержание романа, легко увидеть, составляет не история Мастера, не литературные его злоключения, даже не взаимоотношения с Маргаритой (все то вторично), но история одного из визитов Сатаны на землю: с началом оного начинается и роман, концом его же и завершается… С какой же целью посещает Воланд Москву? Чтобы дать здесь свой очередной "великий бал". Но не просто же потанцевать замыслил Сатана… "Великий бал" и вся подготовка к нему составляют не что иное, как сатанинскую антилитургию, "черную мессу"… На Литургии в храме читается Евангелие. Для "черной мессы" надобен иной текст. Роман, созданный Мастером, становится не чем иным, как "евангелием от Сатаны", искусно включенным в композиционную структуру произведения об анти-литургии".

Но верно ли это? Сама я давно воспринимаю эту книгу как сатанинскую: слишком яркой фигурой в ней является могучий, величественный и справедливый Воланд, слишком убедительно звучат его размышления: "Что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени? Ведь тени получаются от предметов и людей. Вот тень от моей шпаги. Но бывают тени от деревьев и от живых существ. Не хочешь ли ты ободрать весь земной шар, снеся с него прочь все деревья и все живое из-за твоей фантазии наслаждаться голым светом? Ты глуп", слишком привлекательны действия всей его свиты, и поступок присоединившейся к ним Маргариты выглядит единственно правильным… В свое время все это произвело на меня огромное впечатление и понадобились годы, чтобы сбросить с себя мрачное очарование булгаковского романа и парализующее действие воландовской логики…

Но есть ведь верующие люди, считающие, что Булгаковым совершен настоящий духовный подвиг: имя Иешуа, кажется, уже вплотную приближается к имени Иисус, да и Мастер, несомненно, пишет роман о Боге…

Но о Боге ли? Попробуем разобраться…

Учитель и ученик

Учитель. С первых же Булгаковских слов, что об Учителе, что об ученике, у христианина не могут не возникнуть недоумения: "двое легионеров ввели и поставили перед креслом прокуратора человека лет двадцати семи. Этот человек был одет в старенький и разорванный голубой хитон. Голова его была прикрыта белой повязкой с ремешком вокруг лба, а руки связаны за спиной. Под левым глазом у человека был большой синяк, в углу рта – ссадина с запекшейся кровью. Приведенный с тревожным любопытством глядел на прокуратора."

Первое, что бросается в глаза – возраст. Что это? Ошибка? Указание на то, что Иисус выглядел моложе Своих лет? Некая маскировка – чтобы читатель сразу не догадался о Ком идет речь? Или подчеркивание разницы между романом и Евангелием – перед нами не просто "литературная обработка", но иная (т.е. более верная?) версия?..

Ошибиться в таком вопросе Булгаков не мог. Второе предположение обосновать сложно – больше никаких возвращений к этой мысли нет. Третье не логично, ибо имя Иисус прозвучало уже в конце первой главы:

"- Имейте в виду, что Иисус существовал… И доказательств никаких не требуется… Все просто: в белом плаще..."

Да и имя Понтий Пилат убивает всю маскировку сразу…

Второе, что останавливает внимание, слова: "Приведенный с тревожным любопытством глядел на прокуратора". Невольно вспоминается Честертон: "Вместо того, чтобы смотреть книги и картины посвященные Евангелию, я прочел само Евангелие. Там я обнаружил не описание человека с тонким пробором и умоляюще сложенными руками, но Существо необычайное, чья речь гремела как гром и чьи поступки были грозно решительны: Он опрокидывал столы менял, изгонял бесов, свободно, точно вольный ветер, переходил от одиночества в горах к страшной проповеди перед толпой – я увидел Человека, который часто поступал, как разгневанное божество, и всегда – как подобает Богу… О Христе говорят – должно быть так и надо – мягко и нежно. Но речь Самого Христа исполнена странностей и мощи – верблюды протискиваются сквозь ушко, горы ввергаются в море. Эта речь ужасает. Он сравнил Себя с мечом, и велел мужам продать свою одежду, чтобы купить меч. То, что Он еще более грозно, призывает к непротивлению, усугубляет таинственность, усугубляет яростную силу…". У Булгакова же с этих первых строк перед нами встает человек слабый и беззащитный. Иисус молчит перед Пилатом, чем вызывает его изумление; Иешуа же стремится объяснить, что происходящая – ошибка:

"- Так это ты подговаривал народ разрушить Ершалаимский храм?..

…Человек со связанными руками несколько подался вперед и начал говорить:

Добрый человек! Поверь мне...".

Странно даже помыслить, чтобы Господь, идущий на вольную страсть, просил пощады… Только в молитве перед Отцом просит Он отвести от Него Чашу, стоя же пред истязающими Его Он по большей части молчит. Если же Он обращается к ним, это не мольба – это голос совести:

"Друг, для чего ты пришел?" (Мф.26, 50)

"Целованием ли предаешь Сына Человеческого?" (Лк 22, 48)

"Как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями, чтобы взять Меня. Каждый день бывал Я с вами в храме и вы не брали Меня. " (Мр. 14, 48-49)

"Если Я сказал худо, покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьешь Меня?" (Ин.18, 23)

"Если скажу вам, вы не поверите; если же и спрошу вас, не будете отвечать Мне и не отпустите Меня, отныне Сын Человеческий воссядет одесную силы Божией" (Лк. 22, 67-69)

Иешуа не таков:

"- Я понял тебя. Не бей меня.

Через минуту он вновь стоял перед прокуратором. Прозвучал тусклый больной голос:

Мое? - торопливо отозвался арестованный, всем существом выражая готовность отвечать толково, не вызывать более гнева."

"- А ты бы меня отпустил, игемон, - неожиданно попросил арестант, и голос его стал тревожен, - я вижу, что меня хотят убить."

Иешуа – этот слабый, испуганный человек, попавший в руки римских солдат, вызывает жалость – и только…

Но вот фраза окончательно разделяющая Иешуа и Христа:

"- Кто ты по крови?

Я точно не знаю, - живо ответил арестованный, - я не помню моих родителей. Мне говорили, что мой отец был сириец..."

Если до сих пор (забыв о странном возрасте) можно было думать о неудачном изображение Христа, о желании автора подчеркнуть в Нем человеческую природу, то эти слова показывают, что перед нами кто угодно, но не Сын Божий. Ведь Иешуа, как становится понятным дальше, ложь не любит – он будет говорить правду и когда она однозначно станет для него губительна. Таким образом, Иешуа, Христос Булгакова – только человек. Что ж, ничего нового в такой позиции, конечно, нет. Собственно говоря, большинство нехристиан так и считают – если и был, то человек, возможно, философ, возможно, экстрасенс, возможно, хороший человек, возможно даже чей-то посланник, но – один из многих…

Конечно, во времена Булгакова советская власть больше любила мысль, что Христа вообще не было ("Иисус в его изображении получился ну совершенно как живой, хотя и не привлекающий к себе персонаж. Берлиоз же хотел доказать поэту, что главное не в том, каков был Иисус, плох ли, хорош ли, а в том, что Иисуса-то этого, как личности, вовсе не существовало на свете и что все рассказы о нем - простые выдумки, самый обыкновенный миф.")… Ну, а для тех, кого такая точка зрения не устраивает, мир, в лице Булгакова, предлагает иной вариант… В любом случае, мне это трудно назвать "духовным подвигом"…

Разговор Иешуа и Пилата вскоре касается учения Иешуа, а, соответственно, учеников, Евангелия, евангелистов…

"- Эти добрые люди… ничему не учились и все перепутали, что я говорил. Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время. И все из-за того, что он неверно записывает за мной… Ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там написано, я не говорил. Я его умолял: сожги ты бога ради свой пергамент! Но он вырвал его у меня из рук и убежал.

Кто такой? - брезгливо спросил Пилат и тронул висок рукой.

Левий Матвей, - охотно объяснил арестант, - он был сборщиком податей, и я с ним встретился впервые на дороге в Виффагии, там, где углом выходит фиговый сад, и разговорился с ним. Первоначально он отнесся ко мне неприязненно и даже оскорблял меня, то есть думал, что оскорбляет, называя меня собакой... однако, послушав меня, он стал смягчаться… наконец бросил деньги на дорогу и сказал, что пойдет со мной путешествовать... он сказал, что деньги ему отныне стали ненавистны… И с тех пор он стал моим спутником."

Итак, ученик у Иешуа только один, да и тот не много понимает из того, что говорит учитель. Соответственно, по версии Булгакова, все Евангелия (под)ложны и Учитель зарождающееся учение назвал путаницей, которая будет продолжаться долго (интересно сколько? Не до тех ли пор, пока роман Мастера откроет людям глаза?)…

Кроме того, Иешуа своего ученика не любит (его он даже "добрый человек" не назвал). И не имеет сил на него повлиять – объяснить ли в чем тот ошибается, прогнать ли – чтобы людей не путал…

В тоже время обращаешь внимание на то, как легко Иешуа на допросе называет имя Левия, не задумываясь о том, что это может привести к аресту ученика (и Булгаков никак не мог не заметить этого – не те времена были…). Как я уже отмечала выше, Иешуа не дорожит учеником, но в данном случае дело не в этом – зла Левию Иешуа, конечно, не желает. Но Иешуа говорлив и (в лучшем случае) наивен.

"- Зачем же ты, бродяга, на базаре смущал народ, рассказывая про истину, о которой ты не имеешь представления? Что такое истина?..

- …Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти".

Бросается в глаза очередное несоответствие Евангелию, где Пилат задает такой же вопрос... Впрочем, это естественно. Если Иисус – Истина, Путь и Жизнь, то Иешуа, как мы убедились, только человек. Молчание Иешуа не свойственно, так что он пользуется возможностью высказаться. Истина для Иешуа – реальность. Человек, которому "правду говорить легко и приятно", не принимает масок и лицемерия. "Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня". Что ж, он действительно хороший, не могущий не вызвать симпатию человек, этот Иешуа. Симпатию и жалость, ибо что-то в его правдолюбие не то – он действительно прост как голубь, но как змий он не мудр и слова о не метании бисера – тоже не про него…

Но здесь Иешуа совершает и свое маленькое чудо – он не только понимает состояние находящегося перед ним человека, он исцеляет его. Не будем даже разбирать как, какой силой делает это Иешуа. В любом случае он остается верен себе – добрый, но простой человек – он помог как врач, тогда как Господь пришел исцелить души. Телесные исцеления Христос предваряет вопросом: "Веруешь ли?". Иешуа к такой вере не призывает. "Сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает… Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет…Ну вот, все и кончилось.. и я чрезвычайно этому рад. Я советовал бы тебе, игемон, оставить на время дворец и погулять пешком где-нибудь в окрестностях… Прогулка принесла бы тебе большую пользу, а я с удовольствием сопровождал бы тебя. Мне пришли в голову кое-какие новые мысли, которые могли бы, полагаю, показаться тебе интересными, и я охотно поделился бы ими с тобой, тем более что ты производишь впечатление очень умного человека". – человеческая жалость и желание поговорить… Впрочем, сам Иешуа отрицает то, что он врач. Но его отличие от врача в ином – он философ, а не врач, целительство для него лишь один из способов выражения его философии и веры в людей…

"- Беда в том, - продолжал никем не останавливаемый связанный, - что ты слишком замкнут и окончательно потерял веру в людей. Ведь нельзя же, согласись, поместить всю свою привязанность в собаку. Твоя жизнь скудна, игемон..."

" - Злых людей нет на свете…

- …В какой-нибудь из греческих книг ты прочел об этом?

Нет, я своим умом дошел до этого.

И ты проповедуешь это?

А вот, например, кентурион Марк, его прозвали Крысобоем, - он - добрый?

Да, - ответил арестант, - он, правда, несчастливый человек. С тех пор как добрые люди изуродовали его, он стал жесток и черств… Если бы с ним поговорить… я уверен, что он резко изменился бы."

Кажется, здесь Иешуа очень близко подошел к христианству… Правда, профессор Московской Духовной Академии М.М. Дунаев утверждает, что Иешуа "договаривается под конец до абсурда, утверждая, что центуриона Марка изуродовали именно "добрые люди"", но мне кажется, здесь Михаил Михайлович все же судит слишком строго: простой человек, любящий людей и видящий, что в них (жестоких и черствых) есть и доброе, вполне может выразить свое мировоззрение в подобных словах. Но опять же это слова простого человека. В них нет силы, а есть скорее некое дон-кихотство.

И еще одно убеждение Иешуа показывает нам Булгаков:

"- …Попросил меня высказать свой взгляд на государственную власть.

Его этот вопрос чрезвычайно интересовал... В числе прочего я говорил… что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть".

Хотя, кажется, уже нет никакой необходимости показывать насколько велика разница между Иешуа и Христом, приведу цитату из Евангелия:

"Они же, придя, говорят Ему: Учитель! мы знаем, что Ты справедлив и не заботишься об угождении кому-либо, ибо не смотришь ни на какое лице, но истинно пути Божию учишь. Позволительно ли давать подать кесарю или нет? давать ли нам или не давать? Но Он, зная их лицемерие, сказал им: что искушаете Меня? принесите Мне динарий, чтобы Мне видеть его. Они принесли. Тогда говорит им: чье это изображение и надпись? Они сказали Ему: кесаревы. Иисус сказал им в ответ: отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу. И дивились Ему." (Мр12, 14-17)

Т.е. Христа лишь обвиняли в том, что Он "Он развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю, называя Себя Христом Царем" (Лк.23,2), тогда как Он ни слова не сказал против власти, а Апостолы Его писали: "Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены". (Рим.13, 1)

Таковы вера и проповедь Иешуа.

Впрочем, он верит и в Бога. Он сам говорит об этом, отвечая на прямой вопрос Пилата, а прежде указывает на Него, возражая, что Пилат вовсе не властен перерезать волосок, на котором висит жизнь Иешуа:

"- Согласись, что перерезать волосок уж наверно может лишь тот, кто подвесил?"

И вновь ответ Иешуа много проще, нежели Иисуса:

"Ты не имел бы надо Мной никакой власти, если бы не было дано тебе свыше" (Ин.19,11).

Более того, ответ Иешуа имеет прямую параллель со словами Воланда из первый главы, который тоже говорит о существование Бога, о том, что человек "иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И вообще не может сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер… Кирпич ни с того ни с сего… никому и никогда на голову не свалится"...

Сама по себе мысль, безусловно, верная (и если бы так много людей не закрывали бы на этот факт глаза, можно было бы сказать – банальная), но единение Иешуа вместо Евангелия с Воландом по меньшей мере настораживает…

"- Кстати, скажи: верно ли, что ты явился в Ершалаим через Сузские ворота верхом на осле, сопровождаемый толпою черни, кричавшей тебе приветствия как бы некоему пророку? - тут прокуратор указал на свиток пергамента.

Арестант недоуменно поглядел на прокуратора.

У меня и осла-то никакого нет, игемон, - сказал он. - Пришел я в Ершалаим точно через Сузские ворота, но пешком, в сопровождении одного Левия Матвея, и никто мне ничего не кричал, так как никто меня тогда в Ершалаиме не знал."

Подобных "указаний" в романе Мастера немало. Все они подталкивают читателя к одному: принять роман, как историю, ставшую основой "известного мифа" и останавливаться на них я уже не буду…

Следующая сцена, где мы видим вновь Иешуа, это казнь и ее описание. И вновь нам показывается несчастный, несправедливо казнимый человек. "Он все время пытался заглянуть в глаза то одному, то другому из окружающих и все время улыбался какой-то растерянной улыбкой". Отличия в положение его и висящих рядом разбойников практически нет. Иешуа только "счастливее двух других... В первый же час его стали поражать обмороки, а затем он впал в забытье". Правда, он и теперь, в страдании, остается верен себе: "Иешуа оторвался от губки и, стараясь, чтобы голос его звучал ласково и убедительно, и не добившись этого, хрипло попросил палача:

Дай попить ему."

Когда Пилат спрашивает Афрония, не пытался ли Иешуа проповедовать, Афроний приводит только одну фразу: "Он не был многословен на этот раз. Единственное, что он сказал, это, что в числе человеческих пороков одним из главных он считает трусость".

С этим и умирает молодой бродячий философ Иешуа: с пронесенной сквозь муки добротой и с двумя фразами сказанными для Пилата – что "не винит за то, что у него отняли жизнь" и про трусость. А что он еще может сказать?..

Поскольку, по мысли Булгакова, загробная жизнь, для тех, кто в нее верит, существует, Иешуа продолжает жить в мире усопших – не воскресает, нет, об этом, конечно, нет и речи, но живет. Где и как нам не объясняется, но кое-что показывается… Первый раз умерший философ появляется в пророческом сне Пилата, когда они вместе идут по лунной дорожке: "они спорили о чем-то очень сложном и важном, причем ни один из них не мог победить другого. Они ни в чем не сходились друг с другом, и от этого их спор был особенно интересен и нескончаем" – т.е. и после смерти Иешуа остается собой: любителем поговорить и поразмышлять. Его учение, доброе и интересно, все-таки лишено внутренней силы (еще раз вспомним Евангелие: "дивились учению Его, ибо слово Его было со властью" (Лк2, 32)).

Второй раз мы слышим об Иешуа от Левия Матвея:

"- Он прислал меня… Он прочитал сочинение мастера… и просит тебя, чтобы ты взял с собою мастера и наградил его покоем. Неужели это трудно тебе сделать, дух зла?

Он не заслужил света, он заслужил покой, - печальным голосом проговорил Левий.

Передай, что будет сделано, - ответил Воланд…

Он просит, чтобы ту, которая любила и страдала из-за него, вы взяли бы тоже, - в первый раз моляще обратился Левий к Воланду.

Без тебя бы мы никак не догадались об этом. Уходи."

Итак, кем бы ни был Иешуа после смерти, он просит Воланда наградить мастера покоем. Для него Воланд не Враг и власти над адом у него нет никакой. Как нет у него власти и над судьбами людей – он не мог сам пустить Пилата к себе на лунную дорогу, хоть и желал того – и нужно ему было не раскаяние Пилата (оно было), ему нужен был мастер. Мастер, который не заслужил света… В общем-то, света мастер действительно, похоже, не заслужил (хотя бы тем, что принимает помощь бесовских сил), но роман-то подталкивает нас к мысли, что если мастер и недостоин наград, то он достоин милости и покоя. Хорошо, пусть даже так, но почему тогда покой (а о дарование вечного покоя умершим молится Церковь), находится у Воланда?.. Кажется, круг смыкается – у Булгакова не Иешуа, а Воланду отдано то, что принадлежит Христу: (иногда карающую) справедливость, мудрое сострадание к людям, величие, власть, суд, возможность одарить вечным покоем (интересно, а чем дарит Иешуа – вечными беседами?)… Вот он – истинный мессия Булгакова – Антихрист…

Ученик. Левий Матвей с самых первых строк о нем, предстает перед нами личностью сильной и решительной (сборщик податей, решившийся бросить деньги и пойти за поразившим его проповедником), упрямой (несмотря на мольбу любимого учителя, вырывает пергамент из его рук и убегает) и ограниченной. Более полно Левий раскрывается нам во второй главе ершалаимского романа.

Будучи одним, нелюбимым и непонимающим учителя учеником, Левий между тем на первый взгляд кажется человеком обладающим тем, чего не хватило апостолам Христа: он верен и смел, он пытается помочь учителю и не оставляет его до самого конца.

Отстав от Иешуа и прибыв в Ершалаим, когда выносили приговор, "Левий Матвей бежал рядом с цепью в толпе любопытных, стараясь каким-нибудь образом незаметно дать знать Иешуа хотя бы уж то, что он, Левий, здесь, с ним, что он не бросил его на последнем пути и что он молится о том, чтобы смерть Иешуа постигла как можно скорее... И вот, когда процессия прошла около полуверсты по дороге, Матвея… осенила простая и гениальная мысль, и тотчас же, по своей горячности, он осыпал себя проклятьями за то, что она не пришла ему раньше. Солдаты шли не тесною цепью. Между ними были промежутки. При большой ловкости и очень точном расчете можно было, согнувшись, проскочить между двумя легионерами, дорваться до повозки и вскочить на нее. Тогда Иешуа спасен от мучений. Одного мгновения достаточно, чтобы ударить Иешуа ножом в спину, крикнув ему: "Иешуа! Я спасаю тебя и ухожу вместе с тобой! Я, Матвей, твой верный и единственный ученик!" А если бы бог благословил еще одним свободным мгновением, можно было бы успеть заколоться и самому, избежав смерти на столбе. Впрочем, последнее мало интересовало Левия, бывшего сборщика податей. Ему было безразлично, как погибать. Он хотел одного, чтобы Иешуа, не сделавший никому в жизни ни малейшего зла, избежал бы истязаний".

Почему же Левий оказался смелее, а возможно и догадливее апостолов?

Первое, это, безусловно то, что Христос шел на смерть добровольно – Он говорил ученикам о Своей грядущей казни задолго до нее, а в Гефсиманском Саду, когда Петр сделав попытку защитить Его, " имея меч, извлек его, и ударил первосвященнического раба, и отсек ему правое ухо... Иисус сказал Петру: вложи меч в ножны; неужели Мне не пить чаши, которую дал Мне Отец?" (Ин.18, 10-11). Т.е. то, что Иисус не был простым человеком, одним из учителей – Он пришел не столько дать учение, сколько пострадать за нас.

Второе, это то, что не понимая до конца что именно делает Иисус, Апостолы между тем не сомневались, что перед ними Христос – Мессия, Тот, о Ком говорили пророки, Тот, Кто должен восстановить Царство Израильское. Иешуа ни сам не называет себя Мессией, ни Левий не обольщается на этот счет (конечно, какой может быть Царь Израильский, если человек учит о том, что власть это зло, которое надо избыть?). Потому Апостолов и охватывает парализующий ужас при мысли о казни Христа ("неужели Ты один из пришедших в Иерусалим не знаешь о происшедшем в нем в эти дни?.. что было с Иисусом Назарянином, Который был пророк, сильный в деле и слове пред Богом и всем народом; как предали Его первосвященники и начальники наши для осуждения на смерть и распяли Его. А мы надеялись было, что Он есть Тот, Который должен избавить Израиля" (Лк24, 18-21)).

Итак, Апостолы не в силах постигнуть смысл происходящей перед ними Страшной и Таинственной Жертвы и справедливо полагают, что Христос не может просто погибнуть (потому, кстати, говоря, мысль о том, чтобы таким образом избавить Учителя от мучений, для них никак не могла бы быть "простой и гениальной"). Левию же и постигать нечего: он видит "не сделавшего никому в жизни ни малейшего зла", дорогого для него человека, обреченного на мучительную смерть (хотя и не столь мучительную, как Казнь прибитого, а не привязанного ко Кресту Иисуса), и всем сердцем хочет помочь – хотя бы облегчив страдания…

Когда это не удается ему, Левий приходит в отчаяние:

" - О, я глупец! - бормотал он, раскачиваясь на камне в душевной боли и ногтями царапая смуглую грудь, - глупец, неразумная женщина, трус! Падаль я, а не человек!"

Интересно, что со своим "козьим пергаментом" Левий не расстается и сейчас:

"Он умолкал, поникал головой, потом, напившись из деревянной фляги теплой воды, оживал вновь и хватался за нож, спрятанный под таллифом на груди, то за кусок пергамента, лежащий перед ним на камне рядом с палочкой и пузырьком с тушью.

На этом пергаменте уже были набросаны записи:

"Бегут минуты, и я, Левий Матвей, нахожусь на Лысой Горе, а смерти все нет!"

"Солнце склоняется, а смерти нет".

Теперь Левий Матвей безнадежно записал острой палочкой так:

"Бог! За что гневаешься на него? Пошли ему смерть".

Но смерть все еще не приходит, и тогда с Левием случается то, что, увы, нередко случается с людьми в час испытаний, и от чего общение со Христом уберегло Апостолов – вера Левия дает трещину и он начинает обвинять в случившимся Бога: "он сжал сухие кулаки, зажмурившись, вознес их к небу… и потребовал у бога немедленного чуда. Он требовал, чтобы бог тотчас же послал Иешуа смерть.

Открыв глаза, он убедился в том, что на холме все без изменений... Тогда Левий закричал:

Ты глух! - рычал Левий, - если б ты не был глухим, ты услышал бы меня и убил его тут же.

Зажмурившись, Левий ждал огня, который упадет на него с неба и поразит его самого. Этого не случилось, и, не разжимая век, Левий продолжал выкрикивать язвительные и обидные речи небу..."

Поражает насколько ученик и учитель разнятся между собой… Особенно это станет заметно в следующей главе – когда Левий, как недавно Иешуа, предстанет перед Пилатом: "На балкон вступил неизвестный маленький и тощий человек… Пришедший человек, лет под сорок, был черен, оборван, покрыт засохшей грязью, смотрел по-волчьи, исподлобья…".

"- Я не хочу есть, - ответил Левий.

Зачем же лгать? - спросил тихо Пилат, - ты ведь не ел целый день, а может быть, и больше."

"Левий с ненавистью поглядел на Пилата и улыбнулся столь недоброй улыбкой, что лицо его обезобразилось совершенно."

"- Тебе не очень-то легко будет смотреть мне в лицо после того, как ты его убил.

Молчи, - ответил Пилат, - возьми денег.

Левий отрицательно покачал головой, а прокуратор продолжал:

Ты, я знаю, считаешь себя учеником Иешуа, но я тебе скажу, что ты не усвоил ничего из того, чему он тебя учил. Ибо, если бы это было так, ты обязательно взял бы у меня что-нибудь. Имей в виду, что он перед смертью сказал, что он никого не винит, - Пилат значительно поднял палец, лицо Пилата дергалось. - И сам он непременно взял бы что-нибудь. Ты жесток, а тот жестоким не был. Куда ты пойдешь?

Ты, игемон, знай, что я в Ершалаиме зарежу одного человека… Я зарежу Иуду из Кириафа, я этому посвящу остаток жизни".

Пилат прав – Левий действительно усвоил немного…

Но поражает и другое: ведь Воланд и его свита тоже очень разные. Но, будучи различны, действуют они вполне согласованно (вспомним: "царство, разделившееся само в себе, опустеет, и дом, разделившийся сам в себе, падет" (Лк.11,17)). Кроме того их разность изображена крайне привлекательно. Даже какие-то раздражающие в первый момент черты, вскоре так скрашиваются поведением персонажа, что становятся уже забавной отличительной чертой…

С Иешуа и Левием выходит иначе: можно восхищаться беззлобным правдолюбцем философом, но тем не менее он остается жалок и бессилен. Можно восхититься верностью и смелостью Левия, его заботой о том, чтобы вернуть краденный нож, но тем не менее он останется смешон со своим явным непониманием Иешуа, со своим козьим пергаментом, который невозможно разобрать… Даже его "бунт против Бога", не смотря на весь трагизм ситуации, изображен жалким и смешным:

"Глядя на нити огня, раскраивающие тучу, стал просить, чтобы молния ударила в столб Иешуа. В раскаянии глядя в чистое небо, которое еще не пожрала туча и где стервятники ложились на крыло, чтобы уходить от грозы, Левий подумал, что безумно поспешил со своими проклятиями. Теперь бог не послушает его".

Но вот в конце романа мы видим душу Левия – по смыслу, душу, в отличие от мастера, удостоенную света (раз он находится при Иешуа – передает его просьбу, называет себя его учеником...): "из стены ее вышел оборванный, выпачканный в глине мрачный человек в хитоне, в самодельных сандалиях, чернобородый". Не правда ли – странное описание? Особенно, если вспомнить, как романтически будут описаны преобразившиеся мастер и Воланд со свитой… Особенно настораживает мрачность Левия. Дальше весь разговор построен так, что подчеркивается мудрость и величие Воланда и раздраженная ограниченность Левия. Более того, Левий и сам вынужден признать могущество Воланда, в каком-то смысле – поклониться ему:

"- Он просит, чтобы ту, которая любила и страдала из-за него, вы взяли бы тоже, - в первый раз моляще обратился Левий к Воланду."

В Евангелии "возведя Его на высокую гору, диавол показал Ему все царства вселенной во мгновение времени, и сказал Ему диавол: Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю ее; итак, если Ты поклонишься мне, то всё будет Твое. Иисус сказал ему в ответ: отойди от Меня, сатана; написано: Господу Богу твоему поклоняйся, и Ему одному служи. (Лк. 4, 5-8). У Булгакова же мечта дьявола сбывается – и Иешуа и ученик его обращаются к дьяволу с мольбой, и в мире булгаковского романа это выглядит естественно, ибо Воланду действительно дана власть…

Так что выводы из нашего исследования получаются неутешительными: главным героем романа действительно является Воланд, при этом он является более привлекательным и уж однозначно более могущественным персонажем, чем Иешуа, а его довольно многочисленная свита – несравнимо краше единственного ученика Иешуа. Более того, все это никак не получится объяснить тем, что образ Иешуа просто не до конца удался Булгакову, и даже тем, что Булгаков приблизился только к арианству? – нет, Михаил Афанасьевич достаточно знал богословие, чтобы видеть что он передал Воланду, и был достаточно опытным мастером, чтобы не видеть, кто стал главным героем его романа…

Афанасьева Вера

Творчество Булгакова тоже в значительной степени основано на осмыслении и переосмыслении евангельских и библейских идей и сюжетов. В первую очередь, это касается романа «Мастер и Маргарита». С точки зрения ортодоксального христианства булгаковские интерпретации евангельских сюжетов являются прямой ересью, ибо целиком меняют сюжет канонических евангелий, характеры героев и мотивы их поступков. Анализ булгаковских текстов позволяет выявить их явные расхождения с текстом Нового Завета, что с литературной точки зрения, безусловно, позволено художнику, а с точки зрения христианского канона не позволено христианину.

Самый известный роман Булгакова «Мастер и Маргарита» посвящен развитию темы борьбы метафизического, вселенского добра и зла. Сам роман представляет собой гипертекст, значительную часть которого составляет текст в тексте – роман Мастера, представляющий собой фантазию на тему жизни и смерти Иисуса Христа. В период написания романа Булгаков изучил не только текст Евангелий, но и многочисленные исторические источники об Иудее начала эры, иврит, неканонические толкования. Булгаков называет одну главу своего великого романа «Евангелие от Сатаны», но, по сути, пишет свое собственное «Евангелие от Булгакова», еретичное с точки зрения следования христианским догматам, зато безупречное по художественной форме. Автор сознательно отступает от евангельского сюжета, лишает Иисуса привычного апостольского окружения, учеников, использует не привычные евангельские, а еврейские имена и названия.

Самый спорный с точки зрения христианства образ романа – это образ Иешуа. Булгаковский Христос – не богочеловек, а человек, временами слабый, даже жалкий, чрезвычайно одинокий, но великий своим духом и всепобеждающей добротой. Он проповедует не все христианские догматы, а лишь идеи добра, значительные для христианства, но не составляющие всего христианского учения. От него нельзя услышать о будущем Царствии Божием, о Спасении грешников, о загробном воздаянии праведным и грешным. Булгаковский Спаситель земной, и ищет добро здесь, на грешной земле. В отличие от евангельского Иисуса, у Иешуа только один ученик, Левий Матвей, поскольку Булгаков полагает, что и одного человека в поколении, воспринявшего некую идею, достаточно, чтобы идея эта жила в веках.

Другой центральный образ романа – Воланд, дьявол, сатана, также очень далек от классического образа «духа тьмы» Священного Писания. Если в христианском толковании сатана – олицетворение зла, то у Булгакова он «часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Здесь Булгаков явно следует гётевским оценкам Мефистофеля. Однако более глубокое знакомство с богословием позволяет понять, что эпиграф к роману – не просто литературный образ, а важнейший теологический постулат, заимствованный Булгаковым у иудейских религиозных мыслителей и средневековых каббалистов. Согласно традиции иудаизма, в мире не существует абсолютного зла, все в конечном счете есть добро. Булгаков многократно подчеркивает значимость и очистительную силу зла. «Не будешь ли ты так добр подумать над вопросом: что делало бы твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени?» – спрашивает Воланд Левия Матвея.

Другой важной темой романа является тема предательства, влекущего за собой «ад в душе». Человек сам наказывает себя своими деяниями, и это наказание самое страшное, вечное, перед которым смерть кажется желанной. Булгаков обсуждает два предательства: предательство «глупого и жадного», предательство Иуды, и предательство «трусливого», Понтия Пилата. Грех второго гораздо страшнее, наказание за него неизмеримо тяжелее. Пилат Булгакова является сложным образом, в некотором смысле, восприемником андреевского Иуды. Он мечется, не находит себе покоя и, чтобы хоть как-то искупить предательство, убивает Иуду.

Представления о рае и аде в «Мастере и Маргарите» сильно отличается от канонических христианских. В отличие от Достоевского, считавшего возможным существование «рая на земле», рай и ад по Булгакову не достижимы в земной жизни, а даются человеку лишь после смерти. Помимо рая («света») и ада («тьмы»), существуют и другие состояния: вечный покой и небытие — это тоже в духе каббалистических, а не христианских традиций. Иешуа через Левия Матвея просит Воланда, чтобы он наградил Мастера и Маргариту покоем: «Он не заслужил света, он заслужил покой». Воланд говорит мертвому Берлиозу: «Вы всегда были горячим проповедником той теории, что по отрезании головы жизнь в человеке прекращается, он превращается в золу и уходит в небытие. … Впрочем, все теории стоят одна другой. Есть среди них и такая, согласно которой каждому будет дано по его вере. Да сбудется же это! Вы уходите в небытие, а мне будет радостно из чаши, в которую вы превращаетесь, выпить за бытие». Смерть по Булгакову относительна. «Разве для того, чтобы считать себя живым, необходимо сидеть в подвале, иметь на себе рубашку и больничные кальсоны? Это смешно».

Несмотря на это, отступления от православной традиции в романе «Мастер и Маргарита» не просто велики, они принципиальны. С этой точки зрения Булгакова, конечно же, нельзя назвать истинным православным. Человек, осмелившийся не просто на написание своего собственного евангелия, как это сделал Л.Толстой, а на создание «Евангелия от сатаны», с точки зрения православной церкви — великий грешник. Но художнику позволено то, что не позволено религиозному мыслителю – отступить от любых канонов, осмыслить все с точки зрения своего гения.

И есть нечто, что оправдывает Булгакова даже с точки зрения православия и сближает его с Достоевским, — это прямое отрицание неверия, безбожия, атеизма. «Простите мою назойливость, но я так понял, что вы, помимо всего прочего, еще и не верите в бога? … Вы – атеисты?!» – с ужасом спрашивает Воланд Берлиоза и Бездомного. Дальнейшее развитие событий показывает, что даже с точки зрения сатаны безбожие – самый страшный грех, и Бездомный, и Берлиоз за него жестоко наказаны, первый – безумием, второй – небытием. Бездомного от небытия спасает то, что он, по-видимому, с детства воспитан в православии, подсознательно верит в Бога. Об этом свидетельствует и его поэма, где Христос получился живым и существующим, и то факт, что он первым понял, что столкнулся с дьяволом. Даже капли веры позволили ему спастись и очиститься.

Вера в любых богов по Булгакову предпочтительнее атеизма. Рефреном по роману идет восклицание: «О боги, вы боги!», свидетельствующие о множественности человеческих представлений о божественном, которая Булгаковым вовсе не осуждается. Для Булгакова христианство – лишь одна из возможностей духовных исканий человечества. Защищая веру в любой форме и ополчаясь против атеизма, он искажает евангелие, зато использует и идеи иудаизма, и идеи буддизма, и идеи единой вселенской церкви В.Соловьева. Однако писатель отчетливо осознает значимость христианства как прекраснейшей этической доктрины, являющейся воплощением Любви и Всепрощения. Осмеливаясь отойти от евангельского канона в изложении истории Иисуса Христа, Булгаков вовсе не умаляет этого образа, а лишь по-своему читает его, что так свойственно гению.

И, несмотря на явные ревизии евангельского текста, Булгаков традиционен в осознании столь значимых для христианства гармонии мира, любви и милосердии, правящих в мире. Тема христианской любви, христианского всепрощения является для него одной из самых важных. Эпизод с Фридой, когда Маргарита, забыв о себе говорит ей: «Тебя прощают, больше не будут подавать платок», – стала для всего мира символом милосердия.

Итак, роман «Мастер и Маргарита» содержит самые явные и последовательные искажения библейских канонов, проявляющиеся и в изменении канвы произведения, характеров героев, этических оснований поступков. Он обладает такой убедительностью, стал настолько культовым, что в сознании целых поколений россиян практически заменяет истинное евангелие, искажает канонические представления о Спасителе и Спасении. Булгакову удалось сделать то, что не удалось сделать Андрееву и Толстому: дать людям превосходный и популярный суррогат евангелия. С точки зрения христианской доктрины, написание подобного произведения, по-видимому, является грехом, с точки зрения художественного слова – огромной победой.

В адрес автора романа «Мастер и Маргарита» со стороны истинно верующих христиан, священнослужителей, теологов звучат многочисленные обвинения в искажении христианского учения, в проповеди идей масонства и даже сатанизма. В самом деле, М. Булгаков при написании этого произведения следовал не только традициям западноевропейской литературы, в частности, В. Гете, но и традиции гностизизма, мистического учения 2 в. н.э., и некоторым идеям эзотерического учения иудаизма, т.н. каббалы, и некоторым положениям масонства. Известно, что, готовясь к написанию романа, он штудировал произведения мистиков, гностиков и каббалистов, усердно собирал необходимые материалы. Так, например, для гностиков знание исходит не из веры в Бога, как у христиан, а из веры человека в самого себя, в собственный разум, только человеку дано разобраться в том, что есть добро, а что зло, это знание дано ему не изначально, не является божественным, а формируется в процессе постижения истины. В мистическом учении каббалы, вообще отрицается существование зла как отдельной независимой силы, существующей в мире, все в итоге служит добру. Зло есть лишь умаление света, тень, исходящая от божественного источника; зло неотделимо от добра, необходимо; то, что человеку может показаться злом, «с высока», с позиции высшего разума, замыслы которого скрыты от человека, является добром – эти кабалистические постулаты как нельзя лучше отражают идеи романа Булгакова.

Прямые обвинения Булгакова в сатанизме и масонстве основаны на том, что многие сцены романа содержат явные описания ритуальных сцен: кража отрезанной головы Берлиоза, питье крови только что убитого барона Майгеля из чаши-черепа, бал, как две капли воды напоминающий черную мессу. Роман содержит многочисленные описания дьявольских действ, метаморфоз, превращений, героями его являются сам сатана, демоны его свиты, ведьмы, вампиры, оборотни и т.д. Однако обвинения в адрес Булгакова в апологии сатанизма, мирового зла, в последние годы звучащие со страниц религиозных изданий, кажутся нам неверными, не отражающими сути его творчества.

Ведь речь идет не о теологическом трактате, не о каноническом религиозном произведении, которое по закону жанра не должно содержать никаких отступлений от принятых догматов веры, речь идет о художественном, даже философском произведении, призванном будить мысль, дать читателю возможность самостоятельно разобраться в том, что есть зло, и что есть благо. И если кредо религии выражается лозунгом «Верю!», то кредо литературы и философии звучит как «Сомневаюсь!» Именно сомнение является тем стимулом, который будит мысль, направляет человека на поиск истины, а истина в человеческом восприятии множится, она разная для разных людей, народов, эпох, религий. Булгаков выступает в роли синтетического, а не христианского мыслителя, пытающегося обобщить взгляды различных этических учений, и это неотъемлемое право любого творца.

Нельзя относиться к литературному произведению как к катехизису или газетной передовице, оно может и должно содержать непривычные взгляды, парадоксальные идеи, иллюстрировать моральный поиск самого автора и его героев. Но как великий художник, Булгаков неизбежно приходит к осознанию великой силы нравственности, гармонии и справедливости, царящих в мире. Мысли о силе добра, о вторичности и подчиненности ему зла, о совершенстве жизни во всех ее проявлениях не просто звучат, а кричат со страниц булгаковской прозы: «Все будет правильно, на этом построен мир». Можно ли автору подобных строк предъявлять хоть какие-нибудь обвинения? Можно ли обвинять в безбожии человека, осмелившегося в сталинском Советском Союзе написать роман о вреде атеизма, о скудости человека неверящего?

Еще один переосмысленный библейский мотив определил тему других произведений Булгакова. Это тема творения. Человеческая гордыня порой толкает людей сделать то, что положено лишь Богу: взять на себя функции творца, сотворить себе подобных или преобразовать мир животных. Практически отождествить себя с Творцом, встать на одну с ним ступень пытаются и герои произведений Булгакова. Но в этом случае Булгаков использует собственные версии библейского сюжета о творении как последовательный христианин, желая предупредить людей о недопустимости подобного поведения. В «Роковых яйцах» человеческое творение привело к невиданной катастрофе: отвратительные гады наводнили страну, сделав мир апокалиптически ужасающим. В «Собачьем сердце», стремясь избавить человечество от старения и болезней, профессор Преображенский увлекается и, подобно Фаусту, пытается сотворить человека. Итог этого печальный: отвратительный гомункул Шариков становится опасным, мнит себя не только равным человеку, но и превосходящим его. Ужаснувшись содеянному, Преображенский решается практически на убийство, уничтожая эту псевдоличность и терпя духовный крах и страдание. «Роковые яйца» и «Собачье сердце» – пророческие антиутопии, которые могут реализоваться уже в недалеком будущем и которые должны послужить человечеству предостережением.

Библиографический указатель

Вулис А.З. Роман Булгакова «Мастер и Маргарита». М., 1991.

Новый Завет.

Кулько С.С. Эзотерические коды романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Тарту, 1998.

Соколов Б.В. Булгаков: энциклопедия. М., 2003.

В. Соловьев. Каббала / Энциклопедический словарь Ф.Брокгауза и И. Ефрона. Т. 26. СПб, 1891. С 782.

Творчество М. Булгакова. Исследования и материалы. СПб, 1994.

Афанасьева Вера, Искаженные библейские сюжеты в русской литературе