Загадочная гибель александра блока. Загадочная гибель Александра Блока Победа сильных гибель слабых блок

(1880-1921)

Статья служит дополнением к главе «Падение вестника» («Роза Мира», книга X, гл. 5).:
«Душевный мрак этих последних лет не поддается описанию. Психика уже не выдерживала, появились признаки её распада» (Даниил Андреев)

Дмитрий Быков
Безумный Блок

Большинство исследователей и мемуаристов стыдливо избегали ответа на вопрос, отчего умер Блок. Разговор о последних днях Александра Блока неизбежно коснулся бы его разочарования в революции

Умер от отсутствия воздуха, как Пушкин (формулировка из последней публичной речи Блока, писанной к годовщине пушкинской гибели в январе 1921 года) Умер вместе с эпохой. Эти формулы Блок как будто заранее заготовил в помощь ненавистным ему «скучным историкам» будущего.

За неделю до смерти поэта Надежда Павлович, московская его обожательница, подбежала к Корнею Чуковскому в слезах и бурно, быстро, несвязно заговорила о том, что для Блока все кончено. Чуковский выразился в том смысле, что надо надеяться, не все потеряно... Павлович зашептала ему на ухо.

Никому не говорите... уже несколько дней... он сошел с ума!

Впрочем, Чуковский и сам замечал за Блоком признаки если не безумия, то постепенного распада личности. Именно из его мемуаров мы знаем, как Блок в конце жизни мог пройти мимо давнего и доброго знакомого, не заметив его и не поклонившись; мог дважды подряд отправиться в одно и то же учреждение или пойти на собственный вечер на другой день после того, как отчитал на этом вечере свою все сокращавшуюся, тяготившую его самого программу...

Не следует путать эти странности, явно клинические, с невинными и даже обаятельными чертами его характера в сравнительно благополучные годы. Так, в восемнадцатом, когда Блок еще «слышал звуки», ощущал веяния стихии, - Горький увидел на лестнице во «Всемирной литературе», как он пропускал кого-то впереди себя, учтиво поклонившись и указывая рукою на верхний пролет лестницы. Там, однако, никого не было.

Ко всему прочему Блок в последние годы задумывал сразу две пьесы - одну о Христе, другую о мелкопоместном дворянстве - и мог часами репетировать про себя мизансцену и разыгрывать диалоги. Но одно дело игры с воображаемым двойником, другое - блоковская выключенность из жизни и нараставший аутизм. Он не только знакомых, но и близких друзей переставал узнавать - может быть, и сознательно.

Исследователь блоковской поэтики Александр Эткинд утверждает, что причиной смерти Блока стал сифилис. Впрочем, филолог прибегает к эвфемизму: та болезнь, от которой умерли любимые им Ницше и Врубель и которая так страшно воплощает в себе связь любви и смерти.

О блоковском сифилисе в последние годы говорят все настойчивей. Дело здесь не только в болезненном интересе к интимной жизни великих, но и в утрате ключа к стихам Блока. Магия их тускнеет вместе со временем. Восстановить подтекст стихов Блока сейчас очень трудно. Ведь мы живем, по сути, в совершенно другом мире. И только полное непонимание судьбы и творчества Блока может привести к такому грубому, скучному и позитивистскому выводу: мол, умер от сифилиса...

Как бы то ни было, причины смерти Блока много глубже, чем любая физическая болезнь. Кстати, «венерическую» версию не подтверждают и симптомы предсмертного недуга поэта. Более обоснованным выглядит предположение о ревмокардите или грудной жабе: затрудненное дыхание, суставные и мышечные боли, расстройства памяти, стремительная утомляемость, припадки злобы...

Версий было множество, но почти никому не приходило в голову, что блоковская болезнь началась не сразу и что случай его - особый. Грань между душевным здоровьем и безумием у поэта более чем условна. С 1913 года он все реже пишет стихи и после кратковременной вспышки активности практически умолкает в начале 1915-го. До «Двенадцати» Блок почти не писал, переживал депрессию. То, что в юности он называл хандрой, тоской или грустью, со временем трансформировалось в непроходящую усталость и внезапно прорывавшуюся озлобленность.

Блок принадлежал к тем немногим, кому от рождения дан абсолютный слух на любые исторические перемены, чудо непроизвольной, без всякого усилия и пафоса, идентификации с Родиной. Блок едва знал российскую жизнь, но чувствовал ее безошибочно. В его философских работах и в исторической драматургии присутствует ряд неточностей и произвольных толкований - но интуиция выше знания, а тут у него дело обстоит идеально.

Блок во всем видел «тайные знаки», о которых писал много и туманно, но современники понимали его с полуслова. Это трудно объяснить общей экзальтацией или модой на оккультизм. Бывают в истории периоды, когда та или иная страна становится ареной мистерии: там начинают действовать силы, присутствие которых внятно и самому нечуткому обывателю. Что-то огромное кончается, что-то страшное начинается - так чувствовал не только Блок и его окружение, но и те, кто ходил в синематографы и читал исключительно «Сатирикон». В своем ощущении эпохи совпадали люди столь разные, как Бунин и Блок, Черный и Белый, Есенин и Мандельштам. Блоковская же чуткость - и к историческим катаклизмам, и к собственному самочувствию, и даже к настроению собеседника - вообще феноменальна.

Его болезненная чувствительность плохо сочетается с тем образом здоровяка, статного - кровь с молоком - красавца, который мы встречаем во множестве мемуаров. Рослый, с прекрасным цветом лица (оно с годами потемнело, словно какой-то огонь обжег его), Блок на самом деле никогда не отличался крепким здоровьем. От матери он унаследовал нервность и впечатлительность, от отца - ипохондрию, любовь к одиночеству и те самые припадки мизантропии, которые так внезапно накатывали на них обоих.

Блок был подвержен мигреням и приступам слабости, а о тоске и унынии свидетельствует чуть ли не каждая страница его дневника. Лучше всего он чувствовал себя в минуты общественного подъема - неважно, созидательного или разрушительного.

В разгар событий 1905 года он жил в своей усадьбе Шахматове, в Москву и Петербург почти не выезжал. Однако испытывал непроходящую нервную дрожь, сильное возбуждение и писал свои лучшие стихотворения - в том числе « », шедевр, равного которому, на мой взгляд, он не создал ни до, ни после.

В том-то и причина блоковской болезни, что его духовная жизнь мистически совпадала с судьбой России. Когда духовная жизнь России была по-настоящему интенсивной и бурной, Блок - безо всяких внешних связей с реальными событиями - чувствовал подъем и интерес к жизни. По пикам его творческой активности можно написать подлинную российскую историю, из которой станет ясно, что 1901-1902-й, 1905-й, 1907-1908-й, первая половина 1914-го и 1918-го были годами величайшей концентрации духовной жизни. Каждый такой подъем сменялся сонливым спадом. Так что и война 1914 года была, возможно, не началом большого исторического этапа, а концом его, выходом так долго копившегося напряжения. Неслучайно в 1914 году Блок пишет, а в 1915-м публикует «Соловьиный сад» - поэму о сне, о выпадении из реальности. Подлинная история для него и есть чередование сна и яви. А реальные факты - лишь отражение мистической жизни России. Разговоры о русской мистике в последнее время стали общим местом, но что поделать - история и есть по преимуществу категория мистическая.

Болезнь Блока как раз и начинается в 1915-м, когда звуки вокруг него начинают постепенно глохнуть, угасать. А в 1919-м он говорит Чуковскому: «Неужели вы не слышите, что все звуки прекратились?». Под звуками и знаками он понимал приметы высшего, музыкального смысла истории, своеобразные свидетельства его. Но в 1917 году ход истории был насильственно повернут людьми, далекими от этой мистической музыки, и Россия перестала быть ареной мистерии, став местом бедствия.

Одно другому, впрочем, до определенного момента не мешает, но есть бедствия осмысленные и бессмысленные, высокие и низменные. Руины сделались помойкой - и это было началом конца не только для Блока, но и для всех чутких людей его поколения. Вообразите себе человека, всю жизнь слушавшего музыку иных сфер, словно гревшегося в луче, который был направлен на определенную часть суши, - но вот луч переместился, и вместо великого обновления настало великое оледенение, страшная редукция всего и вся, сокращение гаммы - до одной ноты. Так чувствовал себя внезапно оглохший Блок: жизнь больше не звучала как целое. Звуки рассыпались. Смысл был утрачен. Это подтверждала и реальность тогдашнего Петербурга: трава на мостовых и бесчисленные литературные студии в полуразрушенных зданиях...

Однажды мать Блока дожидалась его с одного из заседаний «Всемирной литературы». Внезапно она вскочила с криком: «Сашенька, Сашенька, что же с тобой делается!». Через десять минут вошел Блок - измученный и испуганный, каким его редко видели «Я шел сюда - и из каждой подворотни на меня словно глядели рыла, рыла, рыла», - только и мог объяснить он. Увы, ни бредом, ни кошмаром это не было

Его жизнь укорачивало - при полном отсутствии напряжения «музыкального» - страшное напряжение всех домашних, семейственных связей: Любовь Дмитриевна в последние годы была от него куда дальше, чем мать, - обе друг друга не понимали... Но в жизни Блока все было не просто так, все имело мистический смысл - он и в своем отношении к Родине никак не мог определиться. Какой образ был ему ближе: Россия-мать или Россия-жена? Точнее и горше всех об этой вечной раздвоенности, об этом слишком интимном отношении к стране проживания сказал наш современник, поэт Александр Кушнер:

Отдельно взятая, страна едва жива.
Жене и матери в одной квартире плохо.
Блок умер. Выжили ужасные слова:
Свекровь, свояченица, кровь, сноха, эпоха.

Всего страшнее была именно нарастающая злоба: Блок никогда прежде не знал таких припадков бешенства. Но, утратив контакт с теми сферами, в которых и была единственно возможна его жизнь, потеряв представление о мистической Руси, все глубже погружаясь в хаос, в воронку новой российской истории, - он не мог не злобиться, и эта «черная злоба, святая злоба» была еще единственным живым в нем. Именно ею, а не ожиданиями, надеждами, или сознанием величия момента - продиктованы «Двенадцать» и «Скифы». Злоба эта более чем понятна, если сравнивать блоковскую Россию - «Ходят тучи, да алеют зори, // Да летают журавли» - с тем, что окружало поэта в послереволюционные годы. Ощущение такое, что царила вечная зима, да еще не суровая, а слякотная, знобкая, типично питерская: таким промозглым и бесцветным выглядит мир во всех записях Блока после 1918 года. Кажется, он и не ходил никуда, кроме как на опостылевшую службу да за издательским пайком. А ведь были и работа в театре, и пушкинская речь, и последний роман - с Е.Ф. Книпович, черноглазой восемнадцатилетней красавицей, - но у всех, кто читает позднего Блока, такое чувство, что и погода вокруг него не менялась. Все серо, льдисто, пустынно.

Одна из самых мучительных его записей - о том, как, идя на одно из бесчисленных и ненужных заседаний «Всемирной литературы», он безо всякого повода «толкнул маленького мальчишку». «Прости мне, Господи», пишет он. Есть за что просить прощения: тут уже не просто злоба, но полная неспособность жить дальше. Требуется выход - выхода нет. Он ищет виновного в своих муках, в необходимости ежедневно присутствовать на службе, получать пайки, колоть дрова, дежурить в подъезде, гробить себя поденщиной - и не находит виновного, ибо сам звал, готовил, накликал все это! Так ему кажется. Только в 1921 году, в последнем законченном стихотворении, он скажет ясно и внятно:

Но не эти дни мы звали,
А грядущие века.

Но тогда, в девятнадцатом, - он задыхался от злобы. Вырывались слова, которых прежде не было, которые прежде испугали бы его самого. «Душно мне, рвотно мне, отойди от меня сатана». И о ком это? О несчастном, жившем за стенкой, и об его дочке, поющей романсы... «Когда она наконец ожеребится?!» О припадках раздражительности у Блока вспоминают все знавшие его; к тому же он стал внезапно выключаться из разговора, переставал слушать собеседника и только бормотал:

Зачем это... к чему это все...

Разрушенная жизнь разрушала сознание. Он не мог ясно мыслить и тем более писать, когда не видел ни Цели, ни смысла происходящего.

Вот один из припадков злобы, о котором с ужасом вспоминала его жена. В кабинете у Блока, где он лежал в последние месяцы, стоял бюст Аполлона Бельведерского. Однажды из кабинета послышался страшный шум. Любовь Дмитриевна, вбежав, увидела Блока с кочергой над грудой осколков. «Я хотел посмотреть, как разлетится эта наглая рожа», - сказал он.

Та же злоба заставляла его швырять в стену пузырьки с лекарствами А может быть, так он просто вымещал ненависть - иначе, чего доброго, мог ударить и кого-то из близких, как ударил того мальчишку... Кем стал этот мальчишка? Как прошла его жизнь? Вот чего мы никогда не узнаем, а ведь для биографии мистика Блока все важно...

Перед смертью он пытается продолжать «Возмездие » - и в последних набросках как будто зазвучала прежняя музыка:

И дверь звенящая балкона
Открылась в липы и в сирень,
И в синий купол небосклона,
И в лень окрестных деревень…

Но и тут - инерция, нанизывание звуков, болезненный самоподзавод; больше четырех строк он записать не может.

Страшно изменилась его внешность: абсолютно темное, как сухое дерево, лицо; глаза, словно затканные паутиной; хромота...

Это не он сходил с ума - это вектор российской судьбы исчез, и все, что происходило дальше, было лишь гальванизацией трупа. Сейчас нам по-новому понятно его тогдашнее состояние. И оттого, может быть, сегодня так внятен Блок поздний, Блок озлобленный: «Ни сны, ни явь», «Русские денди», «Сограждане», «Крушение гуманизма», дневники и записные книжки...

«Я Гамлет. Холодеет кровь...», писал Блок в одном из ранних стихотворений. Это гамлетовское ощущение порванной связи времен и сегодня не покидает Россию.

Последнее искушение Александра Блока

Томный взгляд из-под полуопущенных век, длинные волнистые волосы, аристократические длинные пальцы нервно теребят тетрадь со стихами… Знаменитый столичные поэт Александр Блок - кумир петербургских гимназисток и эстетствующих дам читает с эстрады свои стихи.

Но на пороге уже стоял роковой 1917 год, и не «девичий стан, шелками схваченный», а тяжелая поступь революционного марша «Двенадцати» станет жестокой реальностью для поэта неги и «прекрасных незнакомок». Увы, революции хороши только для революционеров – для обычных людей, будь они поэтами или простыми обывателями, смута, гражданская рознь несут лишь голод, страдания, террор… Тяжелые испытания послереволюционных лет подорвали здоровье поэта. В 11 часов утра 7 августа 1921 года Александра Блока не стало. В советских изданиях глухо говорилось, что великий поэт умер «от цинги, голода и истощения». На самом деле, лечащие врачи так и не смогли поставить сорокалетнему Блоку какой-либо определенный диагноз…

Александр Блок родился 16 (28) ноября 1880 года в семье профессора-юриста Варшавского университета Александра Львовича Блока, потомка немца-лекаря царя Алексея Михайловича, и дочери ректора Петербургского университета Андрея Бекетова, Александры Андреевны. Мальчик рано проявил необыкновенные поэтические способности: уже в пять лет он писал стихотворения, соблюдая все нормы поэтического искусства. Раннее детство прошло в семье матери – зимой в «ректорском доме» в Петербурге, а летом – «в старом парке дедов, в благоуханной глуши маленькой усадьбы» – подмосковном имении Шахматово.

В 1898 году, окончив гимназию, Блок «довольно безотчётно» поступил на юридический факультет петербургского университета. Через три года, убедившись, что юриспруденция совершенно не интересует его, он перешел на историко-филологический факультет, который окончил в 1906 году. Блок рано стал известен как поэт. Для его творчества характерно парадоксальное сочетание мистического и бытового, отрешённого и повседневного, сопоставление туманного силуэта Прекрасной Дамы и «пьяниц с глазами кроликов».

***
Маленького Сашу Блока родители и близкие считали болезненным и ранимым ребенком. «С раннего детства проявлял он нервность, которая выражалась в том, что он с трудом засыпал, легко возбуждался, вдруг делался раздражителен и капризен», писала его тетка и биограф М. Бекетова в книге «Воспоминания об Александре Блоке». В возрасте 16 лет у Блока произошел первый эпилептический припадок, перепугавший его близких. Это обстоятельство позволило известному психофизиологу Якову Минцу, исследовавшему историю болезни поэта, еще в 1928 году придти к выводу, что «Блок страдал эпилепсией, главным образом, в форме психоэпилепсии. Шизоидный элемент личности, отмеченный еще с детства, к концу жизни проявлялся ярче: последние годы Блок стал замкнутым, апатичным и угрюмым. Эти шизоидные черты отразились и на символическом характере творчества поэта».

Ученые утверждают, что большую часть жизненной силы, здоровье, долгую жизнь человеку обеспечивает хорошая наследственность, то, что заложено дедами и прадедами. В семье поэта долгожителей не было, зато странностями нрава славились многие представители этой фамилии. Его прадед по линии отца, Александр Черкасов, слыл человеком крайне деспотичным и надменным. Дед – Лев Александрович Черкасов, умер в сумасшедшем доме. Отец поэта, блестящий юрист и музыкант, отличался садистской жесткостью, избивал жену, и также окончил жизнь душевнобольным. Поэт писал об отце: «Судьба его исполнена сложных противоречий, довольно необычна и мрачна… Свои непрестанно развивающиеся идеи он не сумел вместить в те сжатые формы, которых искал; в этом искании сжатых форм было что-то судорожное и страшное, как во всем душевном и физическом облике его».

Вскоре после рождения Александра Блока его мать – Александра Андреевна ушла от мужа, чтобы затем выйти замуж за гвардейского офицера Ф. Ф. Кублицкого-Пиоттух. По воспоминаниям родственников поэта, сама Александра Андреевна в юности страдала эпилептическими припадками, с выраженной аурой и последующими депрессиями.

Впоследствии она стала эксцентричной и неуравновешенной женщиной. «Вечная тревога, меланхолия, доходящая до мании самоубийства, и склонность к трагическому восприятию жизни» отличали эту женщину, трижды покушавшуюся на самоубийство.
***
Характер мужчины в значительной степени определяют его отношения с женщиной. В окололитературной истории образ Блока остался олицетворением некоего русского Дон-Жуана, соблазнителя бесчисленного количества восторженных поклонниц его творчества. Однако большинство серьезных биографов поэта приходят к выводу, что это не более чем расхожий миф. Блок рано начал пользоваться услугами проституток, удовлетворявших до поры до времени его потребности в физической близости с женщинами. После одной такой ночи с проституткой Блок с нескрываемым удовлетворением отмечает: «Моя система – превращения плоских профессионалок на три часа в женщин страстных и нежных – опять торжествует…»

Жена поэта Любовь Дмитриевна утверждала: «Физическая близость с женщиной для Блока с гимназических лет – это платная любовь и неизбежные результаты – болезнь… Не боготворимая любовница вводила его в жизнь, а случайная, безликая, купленная на (одну ночь) несколько (часов) минут. И унизительные, мучительные страдания…»

Тем не менее, любовь и женщины занимали важное место в жизни поэта. В 1897 году, отправившись с матерью в немецкий курорт Бад Наугейме, Блок пережил первую юношескую влюбленность. Предметом его любви оказалась Ксения Садовская, которой в то время исполнилось уже тридцать восемь лет. Мать Блока пришла в ужас, узнав о связи сына с дамой бальзаковского возраста. Она устроила сыну скандал, но материнская истерика результата не дала – Александр вновь вернулся в гостиницу только под утро…

Как известно, любая любовь излечивается только другой любовью. Так случилось и с Александром Блоком. С раннего детства он дружил со своей соседкой по имению, дочерью знаменитого химика Дмитрия Ивановича Менделеева. Люба нравилась Блоку. Она, как никакая другая женщина, казалось, подходила на роль Музы, выдуманной молодым поэтом. Но в какой-то момент их пути разошлись. Однажды, бродя по улицам, Александр неожиданно встретил куда-то спешившую Любу Менделееву. Их встреча показалась ему символичной, и вскоре он предложил ей руку. В 1903 году Блок и Любовь Менделеева обвенчались.
Их встреча показалась ему Предзнаменованием. Вскоре он предложил ей руку и сердце. Девушка не знала, на что решиться, но Блок всерьез угрожал покончить с собой, если она не примет его предложения. Менделеева соглашается стать женой поэта. В 1903 году они обвенчались. Но оказалось, что Блок не готов к супружеским отношениям.
«Нам и не надо физической близости», – пытается убедить он молодую женщину. Он упрямо твердил, что если Люба станет ему не мистической, а фактической женой, то рано или поздно он разочаруется и уйдет к другой. В ответ на супружеские ласки, Блок упорствовал: «Я не хочу объятий. Объятия были и будут. Я хочу сверхобъятий!» Только спустя несколько месяцев, «неожиданно для Саши и со «злым умыслом» моим произошло то, что должно было произойти», – признается Любовь Дмитриевна в своих мемуарах «И былях, и небылицах…». «С тех пор установились редкие, краткие, по-мужски эгоистические встречи», – вспоминала жена поэта.

В эпоху декаданса, религиозно-мистических настроений интеллигенции начала 1910-х годов, подобные отношения были не редкостью. Модной и современной формой брака тогда считалась так называемая «белая любовь», когда супруги сохраняли между собой исключительно духовное общение, отвергали сексуальные отношения, оставляли взаимную свободу для интимных связей на стороне. «Семейная жизнь Блоков в немалой степени была экспериментом, – считал литературовед А. Эткинд. – Экспериментом, давшим удручающие результаты. Начавшись с философского отрицания сексуальных отношений во имя «белой любви» и практически их избегания Блоком, супружество с годами превратилось в серию взаимных измен и тяжелый конфликт между женой и матерью поэта…»

Действительно, уже очень скоро семейная жизнь Блоков оказалась под угрозой. Измены следовали с обеих сторон. Но со временем отношения между супругами наладились, и поэт прожил последние годы с Любовью Дмитриевной, разделявшей с ним все тяготы и беды послереволюционного бытия. Сам поэт в дневнике записал: «У меня женщин не 100-200-300 (или больше?), а всего две: одна – Люба, другая – все остальные».

Богемное окружение, в котором жил и творил Александр Блок, никогда не отличалось нравственным здоровьем, соблюдением общепринятых норм морали. Наркотики, алкоголь, распутство сопутствовали представителям этой среды во все времена – от эпохи Французской революции и до нынешнего гламура…

Блок еще в университете начал употреблять кокаин и алкоголь. Подобно Сергею Есенину, Блок стал одним из наиболее видных поэтов прошлого века, подверженных пагубной страсти, загульному пьянству.
«Я пригвожден к трактирной стойке. Я пьян давно. Мне все равно», «А ты, душа… душа глухая… Пьяным пьяна… пьяным пьяна…», «Буду слышать голос Руси пьяной, отдыхать за стойкой кабака».

В дневниках Блока все чаще появляются горькие признания: «Пьянство 27 января – надеюсь – последнее. О нет: 28 января…» «Я вне себя уже. Пью коньяк после водки и белого вина. Не знаю, сколько рюмок коньяка…» «Вчера и третьего дня – дни рассеяния собственных сил (единственный настоящий вред пьянства)...» «Ночь глухая, около 12 ти я вышел. Ресторан и вино… Сегодняшний день пропащий, разумеется. Прогулка, ванна, в груди что-то болит…» «... Придется сегодня где-нибудь есть, что, увы, сопровождается у меня пьянством…»

Алкогольные эксцессы сопровождались лихорадочным возбуждением, битьем посуды и угрозами окружающим. Литературное сообщество шокировали пьяные выходки знаменитого поэта. Валерий Брюсов рассказывал, как к нему в квартиру однажды ввалился Блок «в изодранном макинтоше, с полумертвым щеглом за пазухой и с разбитой в кровь скулой...» и потребовал графин портвейну и валерьянки.

Сын Корнея Чуковского вспоминал: «Мы с отцом шли по Невскому проспекту, нам навстречу двигался неуверенной походкой мужчина с красивым, но опухшим лицом.
«– Видишь этого человека? – сказал мне отец. – Запомни: это замечательный русский поэт Александр Блок. Он пьян как свинья».
Вскоре алкоголь стал необходим поэту как средство, возбуждающее его воображение, дающее эмоциональный подъем, творческую энергию, снимавшее усталость и депрессию. Постепенно спиртное все больше подрывало здоровье поэта, принимая форму тяжелого запойного алкоголизма, усугубляемого периодическим приемом кокаина и морфия.

Блок несколько раз пытался лечиться, но тяга к спиртному останется до конца жизни. Только «сухой закон», введенный в России в годы Первой мировой войны, несколько уменьшил дозы алкоголя, употребляемого поэтом. Однако после революции, служа председателем Петроградского Союза писателей, Блок пристрастился к «балтийскому коктейлю» – смеси водки с кокаином, излюбленному напитку революционных матросов.

Блок с энтузиазмом принял октябрьский переворот и был готов сотрудничать с новой властью. Как писали в советское время: «В Октябрьской революции Блок увидел осуществление всех своих «предчувствий и предвестий», воплощение всех своих «народнических» чаяний. В «музыке революции» ему чудился могучий разлет все той же гоголевской «птицы-тройки» – Руси народной, – которую вынесло наконец на авансцену истории». В 1918 году он издает поэму «Двенадцать» – странное полумистическое произведение, где впереди отряда революционных солдат идет Иисус Христос, «в белом венчике из роз».

Поэму не приняли ни белые, ни красные… Николай Гумилев утверждал, что «Блок послужил антихристу и вторично распял Христа и еще раз расстрелял государя». Перед смертью, в бреду, Блок будет умолять, чтобы все экземпляры поэмы были уничтожены. «Не остался ли где-нибудь хоть один? Люба, поищи хорошенько, и сожги, все сожги», – просил умирающий поэт жену.

Горькое разочарование в большевистской власти пришло быстро. Начались аресты среди знакомых поэта, любимое имение Шахматово сожгли соседские мужики, продуктов не было, началась невиданная прежде нищета. Блок перестал писать стихи, теперь он лишь устало повторял: «Все звуки прекратились… Разве вы не слышите, что никаких звуков нет?» На пушкинском вечере, незадолго до смерти, Блок произнес слова, определившие остаток его жизни: «Поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем…»

Начало 1921 года выдалось тяжелым с «ежесекундным безденежьем, бесхлебьем, бездровьем». Блок постоянно чувствовал слабость, страдал от цинги и астмы. Его беспокоили боли в суставах и быстрая утомляемость, одышка. Но, приближалась весна, поэт надеялся, что тепло поможет вернуть здоровье и настроение. Известный питерский врач Александр Пекелис ничего опасного в состоянии здоровья поэта не нашел, и Блок решился в начале мая 1921 года поехать в Москву на творческий вечер. Корней Чуковский, сопровождавший поэта, вспоминал: «Передо мной сидел не Блок, а какой-то другой человек, совсем другой, даже отдаленно не похожий на Блока. Жесткий, обглоданный, с пустыми глазами, как будто паутиной покрытый. Даже волосы, даже уши стали другими».

Поездка в Москву выдалась непростой. На вечере в Политехническом институте случился скандал, кто-то крикнул, что блоковские стихи мертвы. Блок бросился на оскорбителя, началась свалка, поэта вывели, заслоняя собой, друзья и поклонники.

В Петрограде его встречала Любовь Дмитриевна, но Блок даже не улыбнулся, не протянул ей руки. 17 мая появился озноб: ломило все тело, особенно руки и ноги. Жена поэта вспоминала тот день: «…когда я пришла откуда-то, он лежал на кушетке в комнате Александры Андреевны (матери Блока, – Ред.), позвал меня и сказал, что у него, вероятно, жар; смерили – оказалось 37,6; уложила его в постель; вечером был доктор. Ломило все тело, особенно руки и ноги – что у него было всю зиму. Ночью плохой сон, испарина, нет чувства отдыха утром, тяжелые сны, кошмары (это его особенно мучило)».

К больному срочно вызвали врача. Доктор Александр Пекелис в «Краткой заметке о ходе болезни» поэта писал: «При исследовании я обнаружил следующее: температура 39, жалуется только на общую слабость и тяжесть головы; со стороны сердца увеличение поперечника влево на палец и вправо на 1/2, шум не резкий у верхушки и во втором межреберном промежутке справа, аритмии не было, отеков тоже. Со стороны органов дыхания и кровообращения ничего существенного не обнаружено. Тогда же у меня явилась мысль об остром эндокардите как вероятном источнике патологического процесса, быть может, стоящего в непосредственной связи с наблюдавшимся у больного в Москве заболеванием, по-видимому, гриппозного характера».

Поэту с каждым днем становилось все хуже, появились сильные боли, которые приводили его в ярость. «Вообще у него в начале болезни была страшная потреб ность бить и ломать стулья, посуду, – вспоминала Любовь Дмитриевна.– Раз утром, опять-таки, он ходил по квартире в раздражении, потом вошел из передней в свою комнату, закрыл за собой дверь, и сейчас же раздались удары, и что-то шумно посыпалось. Я вошла, боясь, что себе принесет какой-нибудь вред; но он уже кончал разбивать кочергой стоявшего на шкапу Аполлона. Это битье его успокоило, и на мое восклицание удивления, не очень одобрительное, он спокойно отвечал: « А я хотел посмотреть, на сколько кусков распадется эта грязная рожа».
В дни, когда недуг отступал, Блок лихорадочно разбирал старые записи, уничтожал какие-то черновики, дневники, наброски будущих стихотворений. В начале июня доктор Пекелис устраивает консилиум с участием профессора П. В.Троицкого и заведующего отделением Обуховской больницы Э.А. Гизе. «Было признано необходимым отправить больного в ближайшую Финляндию, – в Grankulla (у Гельсингфорса). Тогда же (в начале июня), тотчас после консультации, возбуждено было соответствующее ходатайство».

С просьбой выпустить поэта на лечение за границу Максим Горький и нарком Анатолий Луначарский обратились в Политбюро, но разрешение все задерживалось. По злой иронии судьбы паспорт на выезд был готов в день, когда Блок умер.

Состояние поэта еще находилось в зыбкой неопределенности. Бывали дни, когда он улыбался и говорил о скором выздоровление, но все чаще накатывала мрачная депрессия.
Знакомый поэта С.М. Алянский вспоминал эпизод, когда «Любовь Дмитриевна … предложила Александру Александровичу принять какое-то лекарство, и тот отказался, она пыталась уговорить его. Тогда он с необыкновенной яростью схватил горсть склянок с лекарствами, которые стояли на столике у кровати, и швырнул их с силой о печку».

Болезнь быстро прогрессировала, теперь Блок почти все время был в забытьи, ночью бредил и страшно кричал. Ему впрыскивали морфий, но уколы помогали лишь на короткое время. По свидетельству К. Чуковского, в «начале июля стало казаться, что он поправляется... числа с 25 наступило резкое ухудшение; думали его увезти за город, но доктор сказал, что он слишком слаб и переезда не выдержит. К началу августа он уже почти все время был в забытьи, ночью бредил и кричал страшным криком, которого во всю жизнь не забыть...»

Доктор Пекелис констатировал: «Процесс роковым образом шел к концу. Отеки медленно, но стойко росли, увеличивалась общая слабость, все заметнее и резче проявлялась ненормальность в сфере психики, главным образом в смысле угнетения... Все предпринимавшиеся меры лечебного характера не достигали цели, а в последнее время больной стал отказываться от приема лекарств, терял аппетит, быстро худел, заметней таял и угасал и при все нарастающих явлениях сердечной слабости тихо скончался».

В 11 часов утра 7 августа 1921 года Александра Блока не стало. Хоронили Александра Блока 10 августа 1921 года. Отпевание прошло в церкви Воскресения Христова, потом гроб несли шесть километров на руках до Смоленского кладбища.

В дневнике К. Чуковский записал: «Никогда в жизни мне не было так грустно... В могиле его голос, его почерк, его изумительная чистоплотность, его цветущие волосы, его знание латыни, немецкого языка, его маленькие изящные уши, его привычки, любви, «его декадентство», «его реализм», его морщины – все это под землей, в земле... Его песня была его жизнью. Кончилась песня, и кончился он…».
В сентябре 1944 года прах поэта перенесли на Литературные мостки Волкова кладбища.

По мнению доктора Пекелиса, причиной смерти Александра Блока стал острый эндокардит, вызванный перенесенным гриппом. Впрочем, далеко не все современники были согласны с этим диагнозом. Поэт Георгий Иванов удивленно спрашивал: «Врачи, лечившие Блока, так и не смогли определить, чем он, собственно, был болен. Сначала они старались подкрепить его быстро падавшие без явной причины силы, потом, когда он стал, неизвестно от чего, невыносимо страдать, ему стали впрыскивать морфий... Но отчего от умер?»

Литературоведы, врачи, биографы Блока не единожды пытались установить окончательный диагноз Блока, определить, какой роковой недуг свел еще молодого мужчину в могилу. Высказывались версии об отравлении ядом, о последствиях сифилиса, якобы, перенесенного Блоком еще в студенческие годы. Однако сегодня большинство экспертов соглашаются с диагнозом Пекелиса.

Эту позицию разделяет и известный московский реаниматолог, профессор С.Л. Эпштейн, который, основываясь на документах и воспоминаниях современников, считает, что причиной смерти Александра Блока стал подострый септический эндокардит – воспаления внутренней оболочки сердца. Заболевание обычно наблюдается в возрасте 20-40 лет, чаще у мужчин. Возбудителем инфекции являются микробы, находящиеся в полости рта, верхних дыхательных путях, инфицированных зубах, миндалинах. Непосредственная причина смерти – сердечная недостаточность или эмболии. Следует отметить, что даже сегодня, когда в распоряжение врачей имеются мощные антибиотики, лечение эндокардита представляет большие сложности.

В начале же 1920-х годов антибактериальной терапии еще не существовало – первый антибиотик появится лишь через два десятилетия после смерти Александра Блока.

Весной 1921 года Блок тяжело заболел, это было связано и с голодными годами гражданской войны, и с огромным истощением нервной системы, возможно, и с творческим кризисом, наступившим после поэмы "Двенадцать".

С. М. Алянский, единственный, кто, кроме родных, навещал умирающего поэта, пишет: "Александр Александрович перемогался всю вторую половину мая и почти весь июнь. Потом он слег и пытался работать, сидя в постели. Болезнь затягивалась, и самочувствие неизменно ухудшалось. Однако Любовь Дмитриевна и все, кто заходил в эти дни на Офицерскую узнать о здоровье Блока, надеялись на выздоровление, никто не думал о грозном исходе болезни.

Один Александр Александрович, должно быть, предчувствовал свой скорый уход. Он тщательно готовился к нему и беспокоился, что не успеет сделать всего, что наметил, и поэтому торопился".

Далее мемуарист рассказывает эпизод, происшедший во время болезни Блока: "...Спустя несколько дней Любовь Дмитриевна, открывая мне дверь, поспешно повернулась спиной. Я успел заметить заплаканные глаза. Она просила меня подождать, и, как всегда, я прошел в маленькую комнату, бывшую раньше кабинетом Блока. Скоро Любовь Дмитриевна вернулась и сказала, что сегодня Саша очень нервничает, что она просит меня, если не спешу, посидеть: быть может, понадобится моя помощь - сходить в аптеку. Но не прошло и десяти минут, вдруг слышу страшный крик Александра Александровича. Я выскочил в переднюю, откуда дверь вела в комнату больного. В этот момент дверь раскрылась, и Любовь Дмитриевна выбежала из комнаты с заплаканными глазами... Немного погодя я услышал, как Любовь Дмитриевна вернулась к больному. Пробыв там несколько минут, она пришла ко мне и рассказала, что произошло. Она предложила Александру Александровичу принять какое-то лекарство, и тот отказался, она пыталась уговорить его. Тогда он с необыкновенной яростью схватил горсть склянок с лекарствами, которые стояли на столике у кровати, и швырнул их с силой о печку".

В другой раз Блок на глазах гостя отбирал и уничтожал некоторые свои записные книжки. "Если б я мог предположить, что Блок уничтожает дневники и записные книжки в припадке раздражения, тогда факт уничтожения меня не удивил бы. Но это происходило на моих глазах, внешне Блок оставался совершенно спокоен и даже весел. И этот "безумный" акт в спокойном состоянии особенно потряс меня",- пишет мемуарист.

А вот описание последнего свидания с поэтом: "Он пригласил меня сесть, спросил, как всегда, что у меня, как жена, что нового. Я начал что-то рассказывать и скоро заметил, что глаза Блока обращены к потолку, что он меня не слушает. Я прервал рассказ и спросил, как он себя чувствует и не нужно ли ему чего-нибудь.
- Нет, благодарю вас, болей у меня сейчас нет, вот только, знаете, слышать совсем перестал, будто громадная стена выросла. Я ничего уже не слышу,- повторил он, замолчал и, будто устав от сказанного, закрыл глаза. Я понимал, что это не физическая глухота... Мне показалось, что я долго сижу. Александр Александрович тяжело дышит, лежит с закрытыми глазами, должно быть, задремал. Наконец решаюсь, встаю, чтобы потихоньку выйти. Вдруг он услышал шорох, открыл глаза, как-то беспомощно улыбнулся и тихо сказал:
- Простите меня, милый Самуил Миронович, я очень устал.
Это были последние слова, которые я от него услышал. Больше я живого Блока не видел".

Другой современник поэта, Георгий Иванов, пишет, что врачи, лечившие Блока, "так и не могли определить, чем он, собственно, был болен. Сначала они старались подкрепить его быстро падавшие без явной причины силы, потом, когда он стал, неизвестно от чего, невыносимо страдать, ему стали впрыскивать морфий... Но все-таки от чего он умер? "Поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем". Эти слова, сказанные Блоком на пушкинском вечере, незадолго до смерти, быть может, единственно правильный диагноз его болезни.

За несколько дней до смерти Блока в Петербурге распространился слух: Блок сошел с ума. Этот слух определенно шел из большевизанствовавших литературных кругов. Впоследствии в советских журналах говорилось в разных вариантах о предсмертном "помешательстве" Блока. Но никто не упомянул одну многозначительную подробность: умирающего Блока навестил "просвещенный сановник ", кажется, теперь благополучно расстрелянный, начальник Петрогослитиздата Ионов . Блок был уже без сознания. Он непрерывно бредил. Бредил об одном и том же: все ли экземпляры "Двенадцати" уничтожены? Не остался ли где-нибудь хоть один?
- "Люба, хорошенько поищи, и сожги, все сожги". Любовь Дмитриевна, жена Блока, терпеливо повторяла, что все уничтожены, ни одного не осталось. Блок ненадолго успокаивался, потом опять начинал: заставлял жену клясться, что она его не обманывает, вспомнив об экземпляре, посланном Брюсову , требовал везти себя в Москву.
- Я заставлю его отдать, я убью его... И начальник Петрогослитиздата Ионов слушал этот бред умирающего...".

По свидетельству К. Чуковского, в "начале июля стало казаться, что он поправляется... числа с 25 наступило резкое ухудшение; думали его увезти за город, но доктор сказал, что он слишком слаб и переезда не выдержит. К началу августа он уже почти все время был в забытьи, ночью бредил и кричал страшным криком, которого во всю жизнь не забыть..."

В "Краткой заметке о ходе болезни" Блока наблюдавший поэта врач А. Г. Пекелис констатировал: "...Процесс роковым образом шел к концу. Отеки медленно, но стойко росли, увеличивалась общая слабость, все заметнее и резче проявлялась ненормальность в сфере психики, главным образом в смысле угнетения... Все предпринимавшиеся меры лечебного характера не достигали цели, а в последнее время больной стал отказываться от приема лекарств, терял аппетит, быстро худел, заметней таял и угасал и при все нарастающих явлениях сердечной слабости тихо скончался".

Произошло это 7 августа 1921 г. в 10 час. 30 мин. Андрей Белый в письме В. Ф. Ходасевичу От 9 августа 1921 г. рассказывал: "Дорогой Владислав Фелицианович, приехал лишь 8 августа из Царского: застал Ваше письмо. Отвечаю: Блока не стало. Он скончался 7 августа в 11 часов утра после сильных мучений: ему особенно плохо стало с понедельника. Умер он в полном сознании. Сегодня и завтра панихиды. Вынос тела в среду 11-го в 10 часов утра. Похороны на Смоленском кладбище. Да!.. Эта смерть для меня - роковой бой часов: чувствую, что часть меня самого ушла вместе с ним. Ведь вот: не видались, почти не говорили, а просто "бытие" Блока на физическом плане было для меня как орган зрения или слуха; это чувствую теперь. Можно и слепым прожить. Слепые или умирают или просветляются внутренно: вот и стукнуло мне его смертью: пробудись или умри: начнись или кончись. И встает: "быть или не быть".

Когда, душа, просилась ты Погибнуть иль любить...

И душа просит: любви или гибели; настоящей человеческой, гуманной жизни или смерти. Орангутангом душа жить не может. И смерть Блока для меня это зов "погибнуть иль лю6ить"

С невероятной болью восприняли смерть Блока и другие его современники. В дневнике Корнея Чуковского есть такая запись (12 августа 1921 г.):
"Никогда в жизни мне не было так грустно...- грустно до самоубийства. <...> В могиле его голос, его почерк, его изумительная чистоплотность, его цветущие волосы, его знание латыни, немецкого языка, его маленькие изящные уши, его привычки, любви, "его декадентство", "его реализм", его морщины - все это под землей, в земле, земля... В его жизни не было событий. "Ездил в Bad Nauhiem". Он ничего не делал - только пел. Через него непрерывной струей шла какая-то бесконечная песня. Двадцать лет с 98 по 1918. И потом он остановился - и тотчас же стал умирать. Его песня была его жизнью. Кончилась песни, и кончился он".

Спустя годы, размышляя о гибели (именно так: гибели!) Блока, Владислав Ходасевич писал: "В пушкинской своей речи, ровно за полгода до смерти, он говорил: "Покой и воля. Они необходимы поэту для освобождения гармонии. Но покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю,- тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему больше ничем: жизнь потеряла смысл".

Вероятно, тот, кто первый сказал, что Блок задохнулся, взял это именно отсюда. И он был прав. Не странно ли: Блок умирал несколько месяцев, на глазах у всех, его лечили врачи, - и никто не называл и не умел назвать его болезнь. Началось с боли в ноге. Потом говорили о слабости сердца. Перед смертью он сильно страдал. Но от чего же он все-таки умер? Неизвестно. Он умер как-то "вообще" оттого, что был болен весь, оттого что не мог больше жить. Oн умер от смерти".

Но это - определение поэта. Спустимся, однако, с горных высот и послушаем, что говорят врачи, которые любят точность и определенность. Реконструировавшие болезнь и смерть Блока по документам и воспоминаниям современников, доктор медицинских наук М. М. Щерба и кандидат медицинских наук Л. А. Батурина утверждают, что поэт "погиб от подострого септического эндокардита (воспаления внутренней оболочки сердца), неизлечимого до применения антибиотиков. Подострый септический эндокардит - это "медленно подкрадывающееся воспаление сердца". Обычно наблюдается в возрасте 20-40 лет, чаще у мужчин. Начало заболевания всегда малозаметное, нет никаких указаний на болезнь сердца, состояние ухудшается постепенно, преобладают жалобы на слабость, недомогание, утомляемость, похудание, вплоть до истощения. Лихорадка - наиболее постоянный симптом: сначала подъем температуры незначительный, затем до 39 ° и выше... Наряду с этим - озноб, прогрессирующее малокровие. Поражение сердца выражается в клапанном пороке (за счет эндокардита) и в миокарде (воспалении средней, мышечной оболочки сердца). Одно из характерных проявлений подострого септического эндокардита - множественные эмболии (т. е. закупорка, чаще всего тромбом) малых и больших сосудов мозга, внутренних органов, кожи, конечностей. В результате изменений мозговых сосудов развивается картина менингоэнцефалита (воспаления головного мозга и его оболочки). Непосредственная причина смерти - сердечная недостаточность или эмболии. Длительность заболевания - от трех месяцев до нескольких лет (Обычно 1,5-2 года)... Психические перенапряжения и нарушения питания резко, в 3-4 раза, увеличивают частоту возникновения подострого септического эндокардита... Возбудителем инфекции обычно являются микробы, находящиеся в полости рта, верхних дыхательных путях, инфицированных зубах, миндалинах..."

Фу, какая проза! Куда возвышеннее: "Он умер от того, что не мог больше жить".

Очевидная ошибка - Блока посещал только С. М. Алянский Путаница произошла оттого, что Г. Иванов писал об этом эпизоде с чужих слов.
Советские комментаторы оспаривали этот эпизод, ссылаясь, в частности, на воспоминания К. Федина, согласно которым Блок в феврале 1921 г. якобы сказал: "Я сейчас думаю так же, как думал, когда писал "Двенадцать". Но, зная двуличность К. Федина, следует признать его "свидетельство" весьма сомнительным.

"Трагическим тенором эпохи" назвала Анна Ахматова одного из самых известных поэтов Серебряного века - Александра Блока . Ему было суждено пережить немало: революции, смену политического строя, голод в Петрограде… Поэт стойко переносил бытовые трудности, казалось, был здоров и полон сил, но в апреле 1921 года вдруг почувствовал недомогание, а 7 августа - скончался. Врачам так и не удалось установить точный диагноз, и смерть Блока стала еще одной пугающей загадкой в русской истории…

Говоря о смерти Александра Блока, многие историки вспоминают выступление поэта на пушкинском вечере незадолго до собственной кончины. Тогда, говоря о светоче русской поэзии, Александр Блок резюмировал: «Поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем; жизнь потеряла смысл». По сути, эти слова стали прологом к его собственной гибели.

По некоторым версиям причиной внезапной смерти Александра Блока могло быть отравление, историки не убирают со счетов и такое предположение: умер поэт от отравления ртутными препаратами, прописанными ему по тайному указанию спецслужб. Безусловно, все эти предположения требуют доказательств.
Александр Блок ушел в 41 год совсем молодым. Еще одним непреодолимым рубежом для многих поэтов являются . Именно в этом возрасте оборвалась жизнь Пушкина, Маяковского, Байрона и многих других…

Александр Блок на смертном одре. Фото Моисея Наппельбаума.

7 августа 1921 года в 10 часов 30 минут умер поэт Александр Блок.Споры отчего умер продолжаются по сей день.На момент смерти Блоку 40 лет. Статус – главный поэт эпохи. Его имя знает вся читающая Россия. Один из немногих представителей русской интеллигенции, принявших Октябрьскую революцию. В начале 1918 г. пишет поэмы «Двенадцать» и «Скифы» – глубоко революционные по своей сути и форме. После этого фактически замолкает. Последние годы проходят в тяжелейшей депрессии. Перед смертью очевидным становится психическое расстройство.

На восприятие смерти Блока современниками, а через них и позднейшими исследователями биографии поэта, огромный отпечаток наложило само время смерти.Что это было за время?

Большевики у власти четвертый год. Страна в руинах. Идет гражданская война. Только что объявлена новая экономическая политика как признание властью невозможности дальше существовать в условиях военного коммунизма. Умереть в Петрограде в первые послереволюционные годы было очень несложно. Быта не было. Голодно. Холодно. Теснота и грязь. Любая болезнь без должного лечения, при скудости питания, в условиях антисанитарии с легкостью приводила к смерти. К тому же много убивали – просто элементарно убивали. Например, за три дня до смерти Блока был арестован, а через несколько недель расстрелян другой поэт – Николай Гумилев. Но Блока не убили. Он умер сам. В своей кровати. И это единственное, что мы доподлинно знаем о его смерти.

Причина смерти в некрологах официальных, советских газет, типа «Известий», не указывалась. Ни названия болезни, ни медицинского заключения. Можно подумать, что правду пытались скрыть, и что-то здесь нечисто, но нет – просто вскрытия не проводили, а при жизни Блок ни разу клинически не обследовался. Никаких официальных документов нет.

Понятно, что впоследствии этот пробел был восполнен. До сегодняшнего дня во всех энциклопедиях и справочниках сообщается, что умер Блок от болезни сердца, а конкретно – воспаления сердечных клапанов или, как позднее уточнили, септического эндокардита. Кстати, это вполне правдоподобная версия.

"Зачем сто лет писать,что Блок умер от голода-астмы-гриппа-переутомления-инфарк та, когда он умер от сифилиса, давшего осложнение на головной мозг. Отметки о лечении есть в его сохранившихся записных книжках. У Блока начался распад личности и агрессивный бред, все это видели, симптомы были хрестоматийными, так чего ваньку ломать?

От сифилиса умер великий Бодлер, но во Франции никому не пришло в голову СТО ЛЕТ врать, что он умер от ангины или геморроя. И конечно никто во Франции не стал бы назначать «прОклятого поэта» секретарём комиссии по расследованию злоупотреблений кабинета министров".

Исследователь блоковской поэтики Александр Эткинд утверждает, что причиной смерти Блока стал сифилис. Впрочем, филолог прибегает к эвфемизму: та болезнь, от которой умерли любимые им Ницше и Врубель и которая так страшно воплощает в себе связь любви и смерти.

О блоковском сифилисе в последние годы говорят все настойчивей. Дело здесь не только в болезненном интересе к интимной жизни великих, но и в утрате ключа к стихам Блока. Магия их тускнеет вместе со временем. Восстановить подтекст стихов Блока сейчас очень трудно. Ведь мы живем, по сути, в совершенно другом мире. И только полное непонимание судьбы и творчества Блока может привести к такому грубому, скучному и позитивистскому выводу: мол, умер от сифилиса...

Как бы то ни было, причины смерти Блока много глубже, чем любая физическая болезнь. Кстати, «венерическую» версию не подтверждают и симптомы предсмертного недуга поэта. Более обоснованным выглядит предположение о ревмокардите или грудной жабе: затрудненное дыхание, суставные и мышечные боли, расстройства памяти, стремительная утомляемость, припадки злобы...

Блок на смертном одре. Набросок Юрия Анненкова

В Советском Союзе эту версию замалчивали. Сифилис считался постыдной болезнью, а национальный классик, как жена Цезаря, должен быть вне подозрений. Между тем сифилис – такой же бич в XIX веке, как СПИД в конце XX. От сифилиса умерли Верлен, Ницше, Мопассан, Тулуз Лотрек, Врубель.
Самая авторитетная сторонница версии смерти Блока от сифилиса – Аврил Пайман – чуть ли не самый крупный специалист на западе по русской поэзии начала XX века, доктор философии, член Британской академии. На русский язык ее книга «Ангел и камень. Жизнь Александра Блока» переведена в 2005 г. Пайман тщательно аргументирует в своей книге о Блоке версию сифилиса. Ее книга – серьезное исследование. Она не ищет дешевых сенсаций. Это монография про Блока, а не про сифилис у Блока.
В дневнике Блока существует упоминание о врачебном обследовании на предмет сифилиса, которое проводили врачи еще в 1911 г. Сифилис был очень распространен в начале XX века. При определенном образе жизни заразиться им в Петербурге было несложно. Про особенности сексуального поведения Блока тоже известно. Бурные, хотя немногочисленные, романы, частые контакты с проститутками. Аскетом не был. Заразиться мог.
До открытия антибиотиков сифилис лечили ртутью. Возбудитель болезни – бледная трепонема – была выявлена только в 1905 г., а в 1906 г. Август Вассерман разработал точный метод диагностики сифилиса. Выделяют три стадии заболевания. Хроническая третья стадия поражает различные органы, включая нервную, дыхательную и сердечно-сосудистую системы.
Блока целый год обследовали по методу Вассермана. Врачи говорили, что сифилис не выявлен, но упорно продолжали анализы. Лечили якобы от редкого заболевания дрожжевыми клетками, но применяли ртуть и сальварсан, которые тогда использовали против сифилиса.
Возможно, врачи перестраховывались. Не поставив точный диагноз, они исходили из возможности двух самых распространенных в тогдашнем Петербурге заразных болезней: туберкулеза и сифилиса. Туберкулез у Блока исключили, сифилис – нет.
Единственное подтверждение сифилиса – дневник с описанием лечения. Блок с ранних лет испытывал стыд из-за подозрения у себя венерического заболевания. Можно предположить, конечно, что он умышленно отгонял от себя мысль о сифилисе, но все равно веских фактов нет.
Аврил Паймен указывает, что симптомы болезни, от которой умер Блок, схожи с третичным сифилисом: постоянные жалобы на озноб, ломоту во всем теле, конечностях, боли в области сердца. Где-то за полгода до смерти – ужасные боли в ногах, одышка. Цинготные опухоли на ногах. Малокровие. Лихорадочные скачки температуры. Ужасно исхудал. За месяц до смерти – отеки, рвота, боль под ложечкой. Отеки постоянно растут. Очевидная психическая ненормальность, агрессия.
Можно предположить, что Блок действительно умирал от сифилиса, врачи это знали, но чтобы не пачкать имя поэта, составили для потомков липовое заключение о болезни сердца. Ну а после смерти, когда Блок постепенно вошел в официальные хрестоматии, точки над «и» в этой истории поставить было уже невозможно. Знать о таких подозрениях – знали. Но писать – не писали. Венерические болезни считались постыдными, свойственными социальному дну. Чему же удивляться, что во времена тотальной цензуры на версию о смерти Блока от сифилиса был наложен запрет.
Кстати, кроме Аврил Паймен, на этой версии смертельной болезни Блока никто не настаивает. Доктор Александр Пекелис – врач вполне квалифицированный, доктор медицины, работал в Военно-Медицинской академии. Наблюдал больного с самого начала болезни и до последних дней. Когда наступило резкое ухудшение, созвал консилиум из известных питерских врачей: П. В. Троицкого и Э. А. Гизе. Последний был заведующим неврологическим отделением Обуховской больницы. Врать врачам не было особого резона, они видали виды. Но последняя болезнь Блока действительно была странной. Большинство современников, и сам поэт, склонялись к тому, что его убило «отсутствие воздуха».