Отношение автора к героям два капитана. Интересные факты об известных книгах ("Два капитана" В. Каверин). V. научные ценности географических открытий

Впервые первая книга романа Вениамина Каверина «Два капитана» была опубликована в журнале «Костёр», №№ 8-12, 1938; №№ 1, 2, 4-6, 9-12, 1939; №№ 2-4, 1940. Роман печатался в «Костре» на протяжении почти двух лет в 16 номерах (№ 11-12 в 1939 году был сдвоенный).
Следует заметить, что отрывки из первой книги печатались во многих изданиях («Огонек», 1938, № 11 (под названием «Отец»); «Резец», 1938, № 7 (под названием «Тайна»); «Огонек», 1938, № 35-36 (под названием «Мальчики»); «Ленинградская правда», 1939, 6 января (под названием «Родной дом»); «Смена», 1939, № 1 (под названием «Первая любовь. Из романа «Таким быть»»); «Резец», 1939, № 1 (под названием «Крокодиловы слезы»); «30 дней», 1939, № 2 (под названием «Катя»); «Краснофлотец», 1939, № 5 (под названием «Старые письма»); «Смена», 1940, № 4, «Литературный современник», 1939, №№ 2, 5-6; 1940, №№ 2, 3).
Первое книжное издание увидело свет в 1940 г., первое издание полностью законченного романа, содержащего уже два тома, вышло в 1945 году.
Представляется интересным сравнить два варианта романа – довоенный и полный вариант (в двух книгах), завершенный писателем в 1944 году.
Отдельно следует отметить, что роман, опубликованный в «Костре», является совершенно законченным произведением. Совпадая практически по всем сюжетным линиям с первой книгой знакомого нам романа, этот вариант, также содержит описание событий, которые нам известны из второй книги. В том месте, где заканчивается первая книга изданий 1945-го и последующих лет, в «Костре» имеется продолжение: главы «Последний лагерь» (о поисках экспедиции И. Л. Татаринова), «Прощальные письма» (последние письма капитана), «Доклад» (доклад Сани Григорьева в Географическом обществе в 1937 году), «Снова в Энске» (поездка Сани и Кати в Энск в 1939 году – фактически объединяет две поездки 1939 и 1944 гг., описанные во второй книге) и эпилог.
Таким образом, уже в 1940 году читатели знали, чем в итоге завершиться история. Экспедиция капитана Татаринова будет найдена еще в 1936 году (а не в 1942-м), потому что никто не помешал Сане организовать поиски. Доклад в Географическом обществе будет прочитан в 1937 году (а не в 1944-м). Мы прощаемся с нашими героями в Энске в 1939 году (дату можно определить по упоминанию о Всесоюзной сельскохозяйственной выставке). Получается, что читая сейчас журнальный вариант романа, мы попадаем в новый, альтернативный мир, в котором Саня Григорьев опередил своего «двойника» из нашей версии романа на 6 лет, где нет войны, где все остаются живы. Это очень оптимистичный вариант.
Следует учесть, что по завершении публикации первого варианта романа В. Каверин намеревался сразу же приступить к написанию второй книги, где главное внимание уделялось бы арктическим приключениям, но начавшаяся война помешала тогда в осуществлении этих планов.
Вот что писал В. Каверин: «Я писал роман около пяти лет. Когда первый том был закончен, началась война, и лишь в начале сорок четвёртого года мне удалось вернуться к своей работе. Летом 1941 года я усиленно работал над вторым томом, в котором мне хотелось широко использовать историю знаменитого лётчика Леваневского. План был уже окончательно обдуман, материалы изучены, первые главы написаны. Известный учёный-полярник Визе одобрил содержание будущих «арктических» глав и рассказал мне много интересного о работе поисковых партий. Но началась война, и мне пришлось надолго оставить самую мысль об окончании романа. Я писал фронтовые корреспонденции, военные очерки, рассказы. Однако, должно быть, надежда на возвращение к «Двум капитанам» не совсем покинула меня, иначе я не обратился бы к редактору «Известий» с просьбой отправить меня на Северный флот. Именно там, среди лётчиков и подводников Северного флота, я понял, в каком направлении нужно работать над вторым томом романа. Я понял, что облик героев моей книги будет расплывчат, неясен, если я не расскажу о том, как они вместе со всем советским народом перенесли тяжёлые испытания войны и победили» .

Остановимся подробнее на различиях в вариантах романа.

1. Особенности журнального варианта
Даже беглое знакомство с вариантом «Костра» позволяет убедиться, что роман печатался одновременно с его написанием. Отсюда и неточности и нестыковки в главах по мере публикации, а также изменение вариантов написания имен и названий.
В частности, это произошло с разбивкой романа по частям. При начале публикации в № 8 в 1938 г. нет указания на части, есть только номера глав. Так продолжается до 32-й главы. После этого с главы «Четыре года» начинается вторая часть, так и озаглавленная «Часть вторая». Названия в нее в журнале нет. Нетрудно убедиться, что в современном варианте романа этой главой начинается уже третья часть «Старые письма». Таким образом, фактически в так и не указанной «первой части» журнальной публикации объединены первая и вторая части романа. Еще интереснее со следующей частью, которая становится не третьей, как это следовало ожидать читателям «Костра», а четвертой. У нее уже появляется название. Такое же, как и в современном варианте – «Север». Аналогично с пятой частью – «Два сердца».
Получается, что во время публикации было принято решение разбить первую часть на две и перенумеровать остальные части.
Однако, похоже, что с публикацией четвертой и пятой частей не все обстояло так просто. В шестом номере в 1939 году, по завершении публикации второй части, редакция опубликовала такой анонс: «Ребята! В этом номере мы закончили печатанием третью часть романа В. Каверина «Два капитана». Осталась последняя, четвертая часть, которую вы прочтете в следующих номерах. Но уже сейчас, прочитав большую часть романа, вы можете судить, интересен ли он. Сейчас уже ясны характеры героев и их отношения друг к другу, сейчас уже можно догадываться о их дальнейшей судьбе. Напишите нам свое мнение о прочитанных главах» .
Очень интересно! Ведь четвертая часть (№№ 9–12, 1939) не стала последней, завершающая пятая часть была опубликована в 1940 году (№№ 2-4).
Еще один интересный факт. Несмотря на то, что в журнале указано, что печатается сокращенный вариант, сравнение вариантов показывает, что практически никакого сокращения нет. Текст обоих вариантов на протяжении большего части текста совпадает дословно, за исключением особенностей довоенной орфографии. Более того, в журнальном варианте имеются эпизоды, не попавшие в окончательный вариант романа. Исключение составляют четыре последних главы. Впрочем, это вполне объяснимо – именно они были переписаны заново.
Вот как изменились эти главы. Глава 13 пятой части журнального издания «Последний лагерь» стала главой 1 части 10 второй книги «Разгадка». Глава 14 пятой части журнального издания «Прощальные письма» стала главой 4 части 10. Глава 15 пятой части журнального издания «Доклад» – главой 8 части 10. И, наконец, события главы 16 «Снова в Энске» пятой части журнального издания частично были описаны в главе 1 части 7 «Пять лет» и главе 10 части 10 «Последняя».
Особенностями журнальной публикации можно объяснить и имеющие место ошибки в нумерации глав. Так мы имеем две двенадцатых главы во второй части (по одной двенадцатой главе в дух разных номерах), а также отсутствие главы под № 13 в четвертой части.
Еще одно упущение – в главе «Прощальные письма» пронумеровав первое письмо, издатели оставили без номеров остальные письма.
В журнальном варианте мы можем наблюдать изменение названия города (сначала Н-ск, а затем Энск), имен героев (сначала Кирэн, а затем Кирен) и отдельных слов (например, сначала «попиндикулярны», а затем «попендикулярны»).

2. О ноже
В отличие от известного нам варианта романа, в «Костре» главный герой теряет у трупа сторожа не монтерский, а перочинный нож («Во-вторых, пропал перочинный нож» – глава 2). Впрочем, уже в следующей главе этот нож становится монтерским («Не он, а я потерял этот нож - старый монтерский нож с деревянной ручкой» ).
Но в главе «Первое свидание. Первая бессонница» нож опять оказывается перочинным: «Так было, когда восьмилетним мальчиком я потерял перочинный нож возле убитого сторожа на понтонном мосту» .

3. О времени написания воспоминаний
Первоначально в главе 3 было «Теперь, вспоминая об этом через 25 лет, я начинаю думать, что моему рассказу все равно не поверили бы чиновники, сидевшие в Н-ском присутствии за высокими барьерами в полутемных залах» , стало «Теперь, вспоминая об этом, я начинаю думать, что моему рассказу все равно не поверили бы чиновники, сидевшие в энском присутствии за высокими барьерами в полутемных залах» .
Разумеется 25 лет это не точный срок, в 1938 году – во время публикации этой главы 25 лет от описываемых событий еще не прошло.

4. О путешествиях Сани Григорьева
В 5 главе в журнальном варианте герой вспоминает: «Я был на Алдане, летал над Беринговым морем. Из Фербенкса я вернулся в Москву через Гаваи и Японию. Я изучал побережье между Леной и Енисеем, пересек на оленях Таймырский полуостров» . В новом варианте романа у героя другие маршруты: «Я летал над Беринговым, над Баренцевым морями. Я был в Испании. Я изучал побережье между Леной и Енисеем» .

5. Родственная услуга
А вот это одно из самых интересных различий в изданиях.
В 10 главе журнального издания тетя Даша читает письмо капитана Татаринова: «Вот как дорого нам обошлась эта родственная услуга» . Внимание: «родственная»! Разумеется, в новом варианте романа слова «родственная» нет. Это слово сразу убивает всю интригу и делает невозможным вариант с фон-Вышимирским. Вероятно, впоследствии, когда необходимо было усложнить сюжет и ввести в действие фон-Вышимирского, Каверин понял, что слово «родственная» в письме явно лишнее. В результате этого, когда то же самое письмо цитируется в «Костре» в главах «Старые письма» и «Клевета» слово «родственная» их текста исчезает.

6. Как зовут Тимошкина
Интересные метаморфозы произошли Тимошкиным (он же Гаер Кулий). Первоначально, в журнальном варианте его звали Иван Петрович. Впоследствии в новом варианте романа он становится Петром Иванычем. Почему – непонятно.
Еще одна деталь, связанная с Гаером Кулием – его бегство, описанное в 13 главе: «Мешок на плечо - и на десять лет этот человек исчез из моей жизни» . В новом варианте стало «Мешок на плечо - и на много лет этот человек исчез из моей жизни» .

7. «Бороться и итти»
Легендарные строки Альфреда Теннисона: «To strive, to seek, to find and not yield» в журнальном варианте имеют два варианта перевода.
В 14 главе герои дают клятву с классическими . Однако в названии следующей главы возникает альтернативный вариант: «Бороться и итти, найти и не сдаваться» . Именно эти слова говорит в отчаянии Петька Саньке, бросив шапку на снег. Точно такие слова в клятве вспоминает Санька в главе «Серебряный полтинник». Но затем дважды в тексте – после встречи Саньки и Петьки в Москве и в эпилоге снова: «Бороться и искать, найти и не сдаваться» .

8. О распределителе Наробраза
Этого описания распределителя из журнального варианта в последующих изданиях нет. «Случалось ли вам когда-нибудь видеть в Эрмитаже «Разбойничий лагерь» Сальватора Розы? Перенесите нищих и разбойников с этой картины в бывшую мастерскую живописи и ваяния у Никитских ворот, и распределитель Наробраза, как живой, предстанет перед вами» .

9. Лядов и Алябьев
В журнальном варианте в главе «Николай Антоныч» протестуют «против реального училища Алябьева» . В новом варианте – училище Лядова.

10. Ковычка и Кавычка
В журнальном варианте Кавычку называют Ковычкой.

11. Катька и Катя
Интересная деталь. Практически везде в первых частях романа в «Костре» Саня называет Катю Катькой. Катей – очень редко. В новом варианте романа кое-где «Катька» осталась, но в большинстве мест она упоминается уже как «Катя».

12. Где училась Марья Васильевна
В 25 главе журнального варианта «Татариновы» о Марье Васильевне: «Она училась в медицинском институте» . Впоследствии это было чуть изменено: «Она училась на медицинском факультете» .

13. О болезнях
Как известно из романа, сразу после испанки Саня заболел менингитом. В журнальном варианте дело обстояло гораздо драматичней; да и сама глава называлась «Три болезни»: «Вы думаете, может быть, что, однажды очнувшись, я стал поправляться? Ничуть не бывало. Едва оправившись от испанки, я заболел плевритом - и не каким-нибудь, а гнойным и двусторонним. И снова Иван Иваныч не согласился с тем, что моя карта бита. При температуре сорок один, при пульсе, падавшем каждую минуту, я был посажен в горячую ванну, и, к удивлению всех больных, не умер. Исколотый и изрезанный, я очнулся через полтора месяца, как раз в ту минуту, когда меня кормили молочной кашей, снова узнал Ивана Иваныча, улыбнулся ему и к вечеру опять потерял сознание.
Чем я захворал на этот раз, этого, кажется, не мог определить и сам Иван Иваныч. Знаю только, что он часами сидел у моей постели, изучая странные движения, которые я делал глазами и руками. Это была, кажется, какая-то редкая форма менингита - страшной болезни, от которой поправляются очень редко. Как видите, я не умер. Напротив, в конце концов я снова пришел в себя и, хотя долго еще лежал с закатанными к небу глазами, однако был уже вне опасности» .

14. Новая встреча с доктором
Детали и даты, которые были в журнальном варианте, в книжном убираются. Было: «Удивительно, как мало переменился он за эти четыре года» , стало: «Удивительно, как мало переменился он за эти годы» . Было: «В 1914 году, как член партии большевиков, он был сослан на каторгу, а потом на вечное поселение» , стало: «Как член партии большевиков, он был сослан на каторгу, а потом на вечное поселение» .

15. Оценки
«Посы» – «посредственно» журнального варианта становятся «неудами» в книжном.

16. Куда уезжает доктор
В журнальном варианте: «На Дальний Север, на Кольский полуостров» . В книжном: «На Крайний Север, за Полярный круг» .
Везде, где в журнальном варианте упоминается Дальний Север, в книжном издании – Крайний Север.

17. Сколько лет было Кате в 1912?
Глава «Катькин отец» (журнальный вариант): «Ей было четыре года, но она ясно помнит этот день, когда уезжал отец» . Глава «Катин отец» (книжный вариант): «Ей было три года, но она ясно помнит тот день, когда уезжал отец» .

18. Через сколько лет Санька встретился с Гаером Кулием?
Глава «Заметки на полях. Валькины грызуны. Старый знакомый» (журнальный вариант): «С минуту я сомневался - ведь я его больше десяти лет не видел» . Десять лет – этот срок полностью совпадает с тем, что было указано ранее в 13 главе.
А теперь книжный вариант: «С минуту я сомневался - ведь я его больше восьми лет не видел» .
Сколько прошло лет – 10 или 8? События в вариантах романа начинают расходиться по времени.

19. Сколько лет Сане Григорьевой
Опять про расхождения по времени.
Глава «Бал» (журнальный вариант):
«- Сколько ей лет?
- Пятнадцать» .
Книжный вариант:
«- Сколько ей лет?
- Шестнадцать» .

20. Сколько стоил билет до Энска?
В журнальном варианте (глава «Еду в Энск»): «У меня было только семнадцать рублей, а билет стоил ровно втрое» . Книжный вариант: «У меня было только семнадцать рублей, а билет стоил ровно вдвое» .

21. Где Саня?
Училась ли Саня Григорьева в школе, когда ее брат приехал в Энск? Загадка. В журнальном варианте мы имеем: «Саня давно уже была в школе» . В книжном: «Саня давно уже была на уроке у своего художника» . И дальше, в «Костре»: «Она в третьем часу придет. У нее сегодня шесть уроков» . В книге просто: «Она в третьем часу придет» .

22. Профессор-зоолог
В журнальном варианте в главе «Валька»: «Это был известный профессор-зоолог М.» (он же упоминается затем в главе «Три года»). В книжном варианте: «Это был известный профессор Р.» .

23. Квартира или кабинет?
Что же все-таки располагалось на первом этаже школы? Журнальный вариант (глава «Старый друг»): «На площадке первого этажа, у квартиры Кораблева, стояла женщина в черной шубке, с беличьим воротником» . Книжный вариант: «На площадке первого этажа, у географического кабинета, стояла женщина в шубке с беличьим воротником» .

24. Сколько теток?
Глава «Все могло быть иначе» (журнальный вариант): «Она зачем-то рассказала, что у нее там живут две тетки, которые не верят в бога и очень гордятся этим, и что одна из них окончила философский факультет в Гейдельберге» . В книжном варианте: «три тетки» .

25. Кто у Гоголя небокоптитель?
Журнальный вариант (глава «Марья Васильевна»): «Я отвечал, что у Гоголя все герои - небокоптители, кроме типа художника из рассказа «Портрет», который все-таки кое-что сделал согласно своим идеям» . Книжный вариант: «Я отвечал, что у Гоголя все герои - небокоптители, кроме типа Тараса Бульбы, который все-таки кое-что сделал согласно своим идеям» .

26. Лето 1928 или лето 1929?
В каком же году Саня поступил в летную школу? Когда ему исполнилось 19 лет: в 1928 (как в книге) или в 1929 (как в «Костре»)? Журнальный вариант (глава «Летная школа»): «Лето 1929 года» . Книжный вариант: «Лето 1928 года» .
Когда кончились теоретические занятия можно не сомневаться – в обоих вариантах: «Так проходил этот год - трудный, но прекрасный год в Ленинграде» , «Прошел месяц, другой, третий. Мы кончили теоретические занятия и окончательно перебрались на Корпусный аэродром. Это был «большой день» на аэродроме - 25 сентября 1930 года» .

27. Видел ли Санька профессоров?
В журнальном варианте, описывая свадьбу сестры, Саня утверждает, что «по правде говоря, я впервые в жизни видел настоящего профессора» . Конечно, это не так. Он же видел в зоопарке «известного профессора-зоолога М.» . Санькина забывчивость исправлена в книжном варианте: «Однажды я уже видел настоящего профессора в Зоопарке» .

28. Кто переводит на Север?
В августе 1933 года Саня едет в Москву. В журнальном варианте: «Во-первых, я должен был заехать в Осоавиахим и поговорить о моем переводе на Север, во-вторых, мне хотелось повидать Валю Жукова и Кораблева» . Книжный вариант: «Во-первых, я должен был заехать в Главсевморпуть и поговорить о моем переводе на Север; во-вторых, мне хотелось повидать Валю Жукова и Кораблева» .
Осоавиахим или Главсевморпуть? В «Костре»: «Меня очень вежливо приняли в Осоавиахиме, потом в Управлении Гражданского Воздушного Флота» . В последующих изданиях: «Меня очень вежливо приняли в Главсевморпути, потом в Управлении Гражданского воздушного флота» .

30. Сколько лет Саня не общался с Катей?
Журнальный вариант: «Конечно, я совершенно не собирался звонить Кате, тем более, что за эти два года я только однажды получил от нее привет - через Саню, - и все было давно кончено и забыто» . Книжный вариант: «Конечно, я совершенно не собирался звонить Кате, тем более что за эти годы я только однажды получил от нее привет - через Саню - и все было давно кончено и забыто» .

31. Сальские степи или Крайний Север?
Где же был Валя Жуков в августе 1933 году? Журнальный вариант: «Мне вежливо сообщили - из лаборатории профессора М., что ассистент Жуков находится в Сальских степях и едва ли вернется в Москву раньше, чем через полгода» . Книжный вариант: «Мне вежливо сообщили, что ассистент Жуков находится на Крайнем Севере и едва ли вернется в Москву раньше чем через полгода» . Возможно, что встреча на Севере Григорьева и Жукова первоначально автором и не планировалась.

32. Где этот дом?
Журнальный вариант (глава «У доктора в Заполярье»): ««77»… Не трудно было найти этот дом, потому что вся улица состояла только из одного дома, а все остальные существовали только в воображении строителей Заполярья» . В книжном варианте 77 отсутствует. Откуда взялся этот номер дома? Доктор дал адрес «Заполярье, улица Кирова, 24» . Нигде большее 77-й номер дома в тексте романа не упоминается.

33. Дневники Альбанова
В отличие от книжных изданий, в журнальной публикации главы «Читаю дневники» содержится примечание с указанием на первоисточник: «В этой главе использованы опубликованные в 1914 году дневники штурмана В. И. Альбанова, участника экспедиции лейтенанта Брусилова на шхуне „Св. Анна”, вышедшей из Петербурга летом 1912 года с целью пройти во Владивосток и пропавшей без вести в Большом Полярном Бассейне» .

34. Кто такой Иван Ильич?
В журнальном варианте в дневниках Климова/Альбанова появляется неизвестный персонаж: «У меня не выходит из головы Иван Ильич - в ту минуту, когда, провожая нас, он говорил прощальную речь и вдруг замолчал, сжав зубы и осмотревшись с какой-то беспомощной улыбкой» , «Самую тяжелую форму цынги я наблюдал у Ивана Ильича, который болел ею почти полгода и лишь нечеловеческим усилием воли заставил себя выздороветь, то-есть просто не позволил себе умереть» , «Снова думал об Иване Ильиче» .
Разумеется, Татаринова звали Иван Львович. В книжном издании указаны именно это имя и отчество. Откуда же в «Костре» взялся Иван Ильич? Невнимательность автора? Ошибка при публикации? Или какая-то другая, неизвестная причина? Непонятно…

35. Различия в датах и координатах в дневниковых записях
Журнальный вариант: «Мне кажется, последнее время он был немного помешан на этой земле. Мы видели ее в августе 1913 года» .
Книжный вариант: «Мне кажется, последнее время он был немного помешан на этой земле. Мы видели ее в апреле 1913 года» .
Журнальный вариант: «На ESO море до самого горизонта свободно от льда», книжный вариант: «На OSO море до самого горизонта свободно ото льда» .
Журнальный вариант: «Впереди, на ENE, кажется, совсем недалеко, виден за сплошным льдом скалистый остров», книжный вариант: «Впереди, на ONO, кажется, совсем недалеко, виден за сплошным льдом скалистый остров» .

36. Когда был расшифрован дневник Климова?
В журнальном варианте содержится очевидная ошибка: «Поздней ночью в марте 1933 года я переписал последнюю страницу этого дневника, последнюю, которую мне удалось разобрать» . В марте 1933 года Григорьев был еще в Балашовской школе. Без сомнения, правильный вариант в книжном издании: «в марте 1935 года» .
По этой же причине не убедительны журнальные: «Скоро двадцать лет, как была высказана «детская», «безрассудная» мысль покинуть корабль и итти на землю «Св. Марии»» . Книжный вариант соответствует 1935 году: «Минуло двадцать лет, как была высказана «детская», «безрассудная» мысль покинуть корабль и идти на Землю Марии» .

37. Павел Иваныч или Павел Петрович
В журнальном варианте лисью кухню в главе «Мы, кажется, встречались…» показывает Павел Иваныч, в книжном варианте – Павел Петрович.

38. Про Лури
В книжном варианте, описывая события, связанные с Ваноканом, Саня сначала постоянно называет своего бортмеханика по имени – Саша, а затем, только по фамилии. Похоже, что автор пришел к выводу, что два Саши сразу – это слишком много, и при дальнейшей публикации глав, а также в книжном варианте все те же события описываются с упоминанием только фамилии бортмеханика – Лури.

39. Шестилетний ненец
В 15 главе «Старый латунный багор» журнального издания очевидная опечатка. Шестидесятилетний ненец в «Костре» стал шестилетним.

40. Про меланхолическое настроение
В первой главе пятой части есть один забавный момент. В классическом книжном варианте: «В гостиницах у меня всегда становится меланхолическое настроение» . В журнальном было гораздо интереснее: «В гостиницах меня всегда тянет выпить, и становится меланхолическое настроение» . Увы, вариант с выпивкой в гостиницах не прошел проверку временем.

41. ЦО «Правда»
Практически везде (за редким исключением) автор называет центральный орган печати полным названием с аббревиатурой ЦО «Правда» – так, как это было принято в то время. В книжном издании осталась просто «Правда».

42. 1913?
В журнальном варианте главы «Читаю статью «Об одной забытой экспедиции»» явная ошибка: «Он вышел осенью 1913 года на шхуне «Св. Мария», с целью пройти северным морским путем, то есть тем самым Главсевморпутем, в управлении которого мы находимся» . Что это: опечатка, последствия правки или ошибка автора – непонятно. Разумеется, речь может идти только об осени 1912 года, как это указано в книжном издании.

43. Встреча с Ч.
Детали встречи Сани в Москве с легендарным летчиком Ч. в журнальном и книжном вариантах разнятся. По «Костру» «он в восемь часов приедет с аэродрома» , в книге: «в десять» . От «Правды» до квартиры Ч. «по меньшей мере четыре километра» (в «Костре») и «по меньшей мере шесть километров» в книге.

44. «Фром»?
В 14 главе пятой части «Прощальные письма» журнального варианта очевидная опечатка: «параллельно движению нансеновского «Фрома»» . В книжном издании правильный вариант «Фрам».

45. Что было в Рапорте
Имеются существенные различия в Рапорте капитана Татаринова в журнальном и книжном вариантах. В «Костре»: «В широте 80° обнаружен широкий пролив или залив, идущий от пункта под литерой «С» в нордовом направлении. Начиная от пункта под литерой «Ф», берег круто поворачивает в вест-зюйд-вестовом направлении» . В книге: «В широте 80° обнаружен широкий пролив или залив, идущий от пункта под литерой С в OSO направлении. Начиная от пункта под литерой Ф берег круто поворачивает в зюйд-зюйд-вестовом направлении» .

46. Кончилась полярная жизнь
Любопытная деталь из альтернативной журнальной концовки романа. Саня Григорьев прощается с Севером: «В 1937 году я поступил в Академию военно-воздушного флота и с тех пор Север и все, что с детских лет было связано с ним, отодвинулось и стало воспоминанием. Моя полярная жизнь кончилась, и, вопреки утверждению Пири, что, однажды заглянув в Арктику, вы будете стремиться туда до гроба, на Север я едва ли вернусь. Другие дела, другие мысли, другая жизнь» .

47. Дата смерти И. Л Татаринова
В эпилоге в «Костре» надпись на памятнике: «Здесь покоится тело капитана Татаринова, совершившего одно из самых отважных путешествий и погибшего на обратном пути с открытой им Северной Земли в мае 1915 года» . Почему май? В главе «Прощальные письма» последний рапорт капитана Татаринова был написан 18 июня 1915 года. Поэтому единственно правильной датой является дата в книжном варианте: «июнь 1915 года» .

Об иллюстрациях
Первым иллюстратором «Двух капитанов» стал Иван Харкевич. Именно с его рисунками печатался роман в «Костре» на протяжении двух лет. Исключение составляют номера 9 и 10 в 1939 году. В этих двух номерах рисунки Иосифа Еца. А дальше, с № 11-12 продолжилась публикация с рисунками И. Харкевича. Чем была вызвана эта временная замена художника – непонятно. Следует отметить, что Иосиф Ец иллюстрировал другие произведения Каверина, но его рисунки к первым главам четвертой части совсем не соответствуют стилистике рисунков Харкевича. Саню, Петьку и Ивана Ивановича читатели привыкли видеть другими.
Всего в журнале 89 иллюстраций: 82 – И. Харкевича и 7 – И. Еца.
Особенный интерес представляет заглавная иллюстрация, публиковавшаяся в каждом номере. Внимательно изучив этот рисунок, нетрудно убедиться, что изображенного на ней эпизода в романе нет. Самолет, пролетающий над затертым льдами кораблем. Что это? Фантазия художника, или же «тех. задание» автора – ведь роман в 1938 году еще не был дописан? Можно только гадать. Возможно даже, что автор в дальнейшем планировал рассказать читателям о том, как была найдена шхуна «Святая Мария». Почему бы и нет?

Рисунки Ивана Харкевича (№№ 8-12, 1938; №№ 1, 2, 4-6, 1939)

Я спустился на плоский берег и раздул костер.

Сторож глубоко вздохнул, как будто с облегчением, и все стало тихо…

- Ваше благородие, как же так, - сказал отец. - За что же брать меня?

Мы шли в «присутствие» и несли прошение.

- Ухо вульгарис, - объявил он с удовольствием, - ухо обыкновенное.

Старик варил клей.

Мы сидели в соборном саду.

А вот теперь посмотрите, Аксинья Федоровна, чем занимается ваш сынок…

Тетя Даша читала, поглядывая на меня…

- Не продается! - закричала тетя Даша. - Уходите!

Вечером он пригласил гостей и произнес речь.

- Кого хоронишь, мальчик? - тихо спросил меня пожилой человек.

Три гимнастерки надел он на себя.

Он снял шапку и бросил ее на снег.

Человек в кожаном пальто крепко держал меня за руку.

- Посмотрите-ка, Иван Андреевич, какая скульптура!

Какая-то девочка отворила дверь из кухни и появилась на пороге.

Я ударил Степу.

- Иван Павлович, вы - мой друг и наш друг, - сказала Нина Капитоновна.

- Иван Павлыч, откройте, это я!

Николай Антоныч открыл двери и выбросил меня на лестницу.

Куда бы я ни пошел со своим товаром, везде я натыкался на этого мужчину.

Иван Иваныч сидел у моей постели.

Я удивился, что в комнате такой беспорядок.

Татьяна и Ольга не сводили с него глаз.

Мы поехали на другую сторону катка.

- Это мое дело, с кем я дружу!

Это был Гаер Кулий.

Валька не сводил глаз со своих ног.

Я ожидал Катьку на Ружейной.

Ромашка рылся в моем сундучке.

- Ну, блудный сын, - сказал он и обнял меня.

Мы остановились перед воином времен Стефана Батория.

Когда мы пришли на перрон, Катька уже стояла на площадке вагона.

- Тебя исключат из школы…

- Я считаю Ромашова подлецом и могу доказать это…

Я увидел на пороге длинного рыжего парня.

- Валя! Да ты ли это?

Вдалеке были видны ненецкие чумы.

Кораблев поздоровался с фон-Вышимирским.

Дочь Вышимирского рассказывала о Ромашове.

Она стала поправлять наколку.

Кораблев работал, когда я пришел.

Катя уезжала из этого дома навсегда.

Николай Антоныч остановился у порога.

Под палаткой мы нашли того, кого искали…

Я прочитал прощальное письмо капитана.

Он ставил чемодан и начинал объяснять…

Мы встретили тетю Дашу на базаре.

До поздней ночи мы сидели за столом.

Мне уже случалось отвечать на ваши письма по поводу моего романа «Два капитана», но, должно быть, многие из вас не слышали моего ответа (я выступал по радио), потому что письма продолжают приходить. Оставлять письма без ответа невежливо, и я пользуюсь случаем, чтобы принести извинения всем моим корреспондентам – маленьким и взрослым.
Вопросы, которые задают мои корреспонденты, касаются прежде всего двух главных героев моего романа – Сани Григорьева и капитана Татаринова. Многие ребята спрашивают: не рассказал ли я в «Двух капитанах» собственную жизнь? Другие интересуются: выдумал ли я историю капитана Татаринова? Третьи разыскивают эту фамилию в географических книгах, в энциклопедических словарях – и недоумевают, убеждаясь в том, что деятельность капитана Татаринова не оставила заметных следов в истории завоевания Арктики. Четвёртые хотят узнать, где в данное время живут Саня и Катя Татаринова и какое воинское звание присвоено Сане после войны. Пятые делятся со мной впечатлениями от романа, прибавляя, что они закрывали книгу с чувством бодрости, энергии, думая о пользе и счастье Отчизны. Это самые дорогие письма, которые я не мог читать без радостного волнения. Наконец, шестые советуются с автором, какому делу посвятить свою жизнь.
Мать самого озорного в городе мальчика, шутки которого граничили порой с хулиганством, написала мне, что после чтения моего романа её сын совершенно переменился. Режиссёр белорусского театра пишет мне, что юношеская клятва моих героев помогла его труппе своими руками восстановить разрушенный немцами театр. Юноша-индонезиец, отправлявшийся на родину, чтобы защищать её от нападения голландских империалистов, написал мне, что «Два капитана» вложили в его руки острое оружие и это оружие называется «Бороться и искать, найти и не сдаваться».
Я писал роман около пяти лет. Когда первый том был закончен, началась война, и лишь в начале сорок четвёртого года мне удалось вернуться к своей работе. Первая мысль о романе возникла в 1937 году, когда я встретился с человеком, который под именем Сани Григорьева выведен в «Двух капитанах». Этот человек рассказал мне свою жизнь, полную труда, вдохновения и любви к своей Родине и своему делу.
С первых страниц я взял за правило не выдумывать ничего или почти ничего. И действительно, даже столь необычайные подробности, как немота маленького Сани, не выдуманы мною. Его мать и отец, сестра и товарищи написаны именно такими, какими они впервые предстали передо мной в рассказе моего случайного знакомого, впоследствии ставшего моим другом. О некоторых героях будущей книги я узнал от него очень мало; например, Кораблёв был нарисован в этом рассказе лишь двумя–тремя чертами: острый, внимательный взгляд, неизменно заставлявший школьников говорить правду, усы, трость и способность засиживаться над книгой до глубокой ночи. Остальное должно было дорисовать воображение автора, стремившегося написать фигуру советского педагога.
В сущности, история, которую я услышал, была очень проста. Это была история мальчика, у которого было трудное детство и которого воспитало советское общество – люди, ставшие для него родными и поддержавшие мечту, с ранних лет загоревшуюся в его пылком и справедливом сердце.
Почти все обстоятельства жизни этого мальчика, потом юноши и взрослого человека сохранены в «Двух капитанах». Но детство его проходило на Средней Волге, школьные годы – в Ташкенте – места, которые я знаю сравнительно плохо. Поэтому я перенёс место действия в свой родной городок, назвав его Энском. Недаром же мои земляки легко разгадывают подлинное название города, в котором родился и вырос Саня Григорьев! Мои школьные годы (последние классы) протекли в Москве, и нарисовать в своей книге московскую школу начала двадцатых годов я мог с большей верностью, чем ташкентскую, которую не имел возможности написать с натуры.
Здесь, кстати, уместно будет вспомнить ещё об одном вопросе, который задают мне мои корреспонденты: в какой мере автобиографичен роман «Два капитана»? В значительной мере всё, что видел с первой до последней страницы Саня Григорьев, видел собственными глазами автор, жизнь которого шла параллельно жизни героя. Но когда в сюжет книги вошла профессия Сани Григорьева, мне пришлось оставить «личные» материалы и приняться за изучение жизни лётчика, о которой я прежде знал очень мало. Вот почему, дорогие ребята, вы легко поймёте мою гордость, когда с борта самолёта, направившегося в 1940 году под командованием Черевичного на исследование высоких широт, я получил радиограмму, в которой штурман Аккуратов от имени команды приветствовал мой роман.
Должен заметить, что огромную, неоценимую помощь в изучении лётного дела оказал мне старший лейтенант Самуил Яковлевич Клебанов, погибший смертью героя в 1943 году. Это был талантливый лётчик, самоотверженный офицер и прекрасный, чистый человек. Я гордился его дружбой.
Трудно или даже невозможно с исчерпывающей полнотой ответить на вопрос, как создаётся та или другая фигура героя литературного произведения, в особенности если рассказ ведётся от первого лица. Помимо тех наблюдений, воспоминаний, впечатлений, о которых я написал, в мою книгу вошли тысячи других, которые не относились непосредственно к истории, рассказанной мне и послужившей основой для «Двух капитанов». Вы, разумеется, знаете, какую огромную роль в работе писателя играет воображение. Именно о нем-то и нужно сказать прежде всего, переходя к истории моего второго главного героя – капитана Татаринова.
Не ищите этого имени, дорогие ребята, в энциклопедических словарях! Не старайтесь доказывать, как это сделал один мальчик на уроке географии, что Северную Землю открыл Татаринов, а не Вилькицкий. Для моего «старшего капитана» я воспользовался историей двух отважных завоевателей Крайнего Севера. У одного я взял мужественный и ясный характер, чистоту мысли, ясность цели – всё, что отличает человека большой души. Это был Седов. У другого – фактическую историю его путешествия. Это был Брусилов. Дрейф моей «Св. Марии» совершенно точно повторяет дрейф брусиловской «Св. Анны». Дневник штурмана Климова, приведённый в моём романе, полностью основан на дневнике штурмана «Св. Анны», Альбанова – одного из двух, оставшихся в живых участников этой трагической экспедиции. Однако только исторические материалы показались мне недостаточными. Я знал, что в Ленинграде живёт художник и писатель Николай Васильевич Пинегин, друг Седова, один из тех, кто после его гибели привёл шхуну «Св. Фока» на Большую Землю. Мы встретились – и Пинегин не только рассказал мне много нового о Седове, не только с необычайной отчётливостью нарисовал его облик, но объяснил трагедию его жизни – жизни великого исследователя и путешественника, который был не признан и оклеветан реакционными слоями общества царской России.
Летом 1941 года я усиленно работал над вторым томом, в котором мне хотелось широко использовать историю знаменитого лётчика Леваневского. План был уже окончательно обдуман, материалы изучены, первые главы написаны. Известный учёный-полярник Визе одобрил содержание будущих «арктических» глав и рассказал мне много интересного о работе поисковых партий. Но началась война, и мне пришлось надолго оставить самую мысль об окончании романа. Я писал фронтовые корреспонденции, военные очерки, рассказы. Однако, должно быть, надежда на возвращение к «Двум капитанам» не совсем покинула меня, иначе я не обратился бы к редактору «Известий» с просьбой отправить меня на Северный флот. Именно там, среди лётчиков и подводников Северного флота, я понял, в каком направлении нужно работать над вторым томом романа. Я понял, что облик героев моей книги будет расплывчат, неясен, если я не расскажу о том, как они вместе со всем советским народом перенесли тяжёлые испытания войны и победили.
По книгам, по рассказам, по личным впечатлениям я знал, что представляла собой в мирное время жизнь тех, кто, не жалея сил, самоотверженно трудился над превращением Крайнего Севера в весёлый, гостеприимный край: открывал его неисчислимые богатства за Полярным кругом, строил города, пристани, шахты, заводы. Теперь, во время войны, я увидел, как вся эта могучая энергия была брошена на защиту родных мест, как мирные завоеватели Севера стали неукротимыми защитниками своих завоеваний. Мне могут возразить, что в каждом уголке нашей страны произошло то же самое. Конечно, да, но суровая обстановка Крайнего Севера придала этому повороту особенный, глубоко выразительный характер.
Незабываемые впечатления тех лет лишь в небольшой степени вошли в мой роман, и, когда я перелистываю свои старые блокноты, мне хочется приняться за давно задуманную книгу, посвященную истории советского моряка.
Я перечитал своё письмо и убедился в том, что мне не удалось ответить на огромное, подавляющее большинство ваших вопросов: кто послужил прообразом Николая Антоновича? Откуда взял я Нину Капитоновну? В какой мере правдиво рассказана история любви Сани и Кати?
Чтобы ответить на эти вопросы, мне следовало бы хоть приблизительно взвесить, в какой мере в создании той или другой фигуры участвовала реальная жизнь. Но по отношению к Николаю Антоновичу, например, взвешивать ничего не придётся: лишь некоторые черты его внешности изменены в моём портрете, изображающем совершенно точно директора той московской школы, которую я окончил в 1919 году. Это относится и к Нине Капитоновне, которую ещё недавно можно было встретить на Сивцевом Вражке, в той же зелёной безрукавке и с той же кошёлкой в руке. Что касается любви Сани и Кати, то мне был рассказан лишь юношеский период этой истории. Воспользовавшись правом романиста, я сделал из этого рассказа свои выводы – естественные, как мне казалось, для героев моей книги.
Вот случай, который хотя и косвенным образом, но всё же отвечает на вопрос, правдива ли история любви Сани и Кати.
Однажды я получил письмо из Орджоникидзе. «Прочтя ваш роман, – писала мне некая Ирина Н., – я убедилась в том, что вы тот человек, которого я разыскиваю вот уже восемнадцать лет. В этом меня убеждают не только упомянутые в романе подробности моей жизни, которые могли быть известны только вам, но места и даже даты наших встреч – на Триумфальной площади, у Большого театра...» Я ответил, что никогда не встречался с моей корреспонденткой ни в Триумфальном сквере, ни у Большого театра и что мне остаётся только навести справки у того полярного лётчика, который послужил прообразом для моего героя. Началась война, и эта странная переписка оборвалась.
Ещё один случай вспомнился мне в связи с письмом Ирины Н., которая невольно поставила полный знак равенства между литературой и жизнью. Во время ленинградской блокады, в суровые, навсегда памятные дни поздней осени 1941 года, Ленинградский радиокомитет обратился ко мне с просьбой выступить от имени Сани Григорьева с обращением к комсомольцем Балтики. Я возразил, что хотя в лице Сани Григорьева выведен определённый человек, лётчик-бомбардировщик, действовавший в то время на Центральном фронте, тем не менее это всё-таки литературный герой.
– Мы это знаем, – был ответ. – Но это ничему не мешает. Говорите так, как будто фамилию вашего литературного героя можно найти в телефонной книжке.
Я согласился. От имени Сани Григорьева я написал обращение к комсомольцам Ленинграда и Балтики – и в ответ на имя «литературного героя» посыпались письма, содержавшие обещание бороться до последней капли крови и дышавшие уверенностью в победе.
Мне хочется закончить своё письмо словами, которыми по просьбе московских школьников я пытался определить главную мысль своего романа: «Куда шли мои капитаны? Вглядитесь в следы их саней на ослепительно-белом снегу! Это рельсовый путь науки, которая смотрит вперёд. Помните же, что нет ничего прекраснее, чем этот тяжёлый путь. Помните, что самые могущественные силы души – это терпение, мужество и любовь к своей стране, к своему делу».

5 мая исполняется 141 год со дня рождения выдающегося полярного исследователя Георгия Седова, чья экспедиция к Северному полюсу закончилась драматически. В том же 1912 г. были предприняты еще две попытки добраться до Арктики, но и они завершились трагедией. В этих исторических событиях было не меньше тайн и загадок, чем в романе «Два капитана», написанном на их основе.

Любой писатель имеет право на художественной вымысел. Но где проходит она, грань, невидимая грань между правдой и вымыслом? Порой правда и вымысел бывают столь тесно переплетены, как, например, в романе Вениамина Каверина «Два капитана» - художественном произведении, которое с наибольшей достоверностью напоминает реальные события 1912 года по освоению Арктики.

Три русские полярные экспедиции вышли в Северный океан в 1912 году, все три завершились трагически: экспедиция Русанова В. А. погибла целиком, экспедиция Брусилова Г. Л. – почти целиком, а в экспедиции Седова Г. Я погибли трое, включая и начальника экспедиции. Вообще, 20-е и 30-е годы ХХ века были интересны сквозными плаваниями по Северному морскому пути, челюскинской эпопеей, героями-папанинцами.

Молодой, но уже известный писатель В. Каверин заинтересовался всем этим, заинтересовался людьми, яркими личностями, чьи деяния и характеры вызывали лишь уважение. Он читает литературу, мемуары, сборники документов; слушает рассказы Н. В. Пинегина, друга и участника экспедиции отважного полярника Седова; видит находки, сделанные в середине тридцатых годов на безымянных островах в Карском море. Также во время Великой Отечественной войны он сам, являясь корреспондентом «Известий», побывал на Севере.

И вот в 1944 году роман «Два капитана» появился в свет. Автора буквально завалили вопросами о прототипах главных героев - капитана Татаринова и капитана Григорьева. «Я воспользовался историей двух отважных завоевателей Крайнего Севера. У одного я взял мужественный и ясный характер, чистоту мысли, ясность цели – все, что отличает человека большой души. Это был Седов. У другого – фактическую историю его путешествия. Это был Брусилов»,- вот так вдохновенно писал Каверин о прототипах капитана Татаринова.

Попробуем разобраться, что - правда, что– вымысел, как удалось писателю Каверину совместить в истории экспедиции капитана Татаринова реалии экспедиций Седова и Брусилова. И хотьсам писатель не упоминал имя Владимира Александровича Русанова в числе прототипов своего героя капитана Татаринова, мы берем на себя смелость утверждать, что реалии экспедиции Русанова также нашли отражение в романе «Два капитана». Об этом будет сказано позже.

Лейтенант Георгий Львович Брусилов, потомственный моряк, в 1912 году возглавил экспедицию на парусно-паровой шхуне «Святая Анна». Он намерен был пройти с одной зимовкой из Петербурга вокруг Скандинавии и далее по Северному морскому пути до Владивостока. Но «Святая Анна» не пришла во Владивосток ни через год, ни в последующие годы. У западного побережья полуострова Ямал шхуну затерли льды, она начала дрейфовать на север, в высокие широты. Вырваться из ледового плена летом 1913 года судну не удалось. Во время самого длительного в истории российских арктических исследований дрейфа (1575 километров за полтора года) экспедиция Брусилова вела метеорологические наблюдения, замеры глубин, изучала течения и ледовой режим в северной части Карского моря, до того времени полностью неизвестный науке. Миновали почти два года ледового плена.

23 (10) апреля 1914 года, когда «Святая Анна» находилась у 830 северной широты и 60 0 восточной долготы, с согласия Брусилова шхуну покинули одиннадцать членов экипажа во главе со штурманом Валерианом Ивановичем Альбановым. Группа надеялась добраться до ближайшего берега, до Земли Франца-Иосифа, чтобы доставить материалы экспедиции, позволившие ученым охарактеризовать подводный рельеф северной части Карского моря и выявить меридиональную впадину на дне длиной около 500 километров (желоб «Святой Анны»). До архипелага Франца-Иосифа дошли всего несколько человек, но лишь двум из них, самому Альбанову и матросу А. Конраду посчастливилось спастись. Их совершенно случайно обнаружили на мысе Флора участники другой русской экспедиции под командованием Г. Седова (сам Седов к этому времени уже погиб).

Шхуна с самим Г. Брусиловым, сестрой милосердия Е. Жданко, первой женщиной – участницей высокоширотного дрейфа, и одиннадцатью членами экипажа пропала бесследно.

Географическим результатом похода группы штурмана Альбанова, стоившего жизни девяти моряков, было утверждение, что отмеченные ранее на картах Земли Короля Оскара и Петермана на самом деле не существуют.

Драму «Святой Анны» и ее экипажа мы в общих чертах знаем благодаря дневнику Альбанова, который под названием «На юг к Земле Франца-Иосифа» был опубликован в 1917 году. Почему же спаслись только двое? Из дневника это вполне ясно. Люди в группе, покинувшей шхуну, были весьма разношерстные: сильные и ослабленные, бесшабашные и слабые духом, дисциплинированные и непорядочные. Выжили те, кто имел больше шансов. Альбанову с судна «Святая Анна» была передана почта на Большую Землю. Альбанов дошел, но письма никто из тех, кому они предназначались, не получил. Куда они делись? Это до сих пор остается загадкой.

А теперь обратимся к роману Каверина «Два капитана». Из членов экспедиции капитана Татаринова вернулся лишь штурман дальнего плавания И. Климов. Вот что пишет он Марии Васильевне, жене капитана Татаринова: «Спешу сообщить Вам, что Иван Львович жив и здоров. Четыре месяца тому назад я, согласно его предписаниям, покинул шхуну и со мной тринадцать членов командыНе буду рассказывать о нашем тяжелом путешествии на Землю Франца-Иосифа по плавучим льдам. Скажу только, что из нашей группы я один благополучно (если не считать отмороженных ног) добрался до мыса Флора. «Святой Фока» экспедиции лейтенанта Седова подобрал меня и доставил в Архангельск «Святая Мария» замерзла еще в Карском море и с октября 1913 года беспрестанно движется на север вместе с полярными льдами. Когда мы ушли, шхуна находилась на широте 820 55’. Она стоит спокойно среди ледяного поля или, вернее, стояла с осени 1913 года до моего ухода».

Старший друг Сани Григорьева, доктор Иван Иванович Павлов, спустя почти двадцать лет, в 1932 году поясняет Сане, что групповую фотографию членов экспедиции капитана Татаринова «подарил штурман «Святой Марии» Иван Дмитриевич Климов. В 1914 году его привезли в Архангельск с отмороженными ногами, и он умер в городской больнице от заражения крови». После смерти Климова остались две тетрадки и письма. Больница разослала эти письма по адресам, а тетрадки и фотографии остались у Ивана Иваныча. Настойчивый Саня Григорьев некогда заявил Николаю Антонычу Татаринову, двоюродному брату без вести пропавшего капитана Татаринова, что найдет экспедицию: «Я не верю, что она исчезла бесследно».

И вот в 1935 году Саня Григорьев день за днем разбирает дневники Климова, среди которых он находит интересную карту – карту дрейфа «Святой Марии» «с октября 1912 года по апрель 1914 года, и дрейф был показан в тех местах, где лежала так называемая Земля Петермана. «Но кто знает, что этот факт впервые установил капитан Татаринов на шхуне «Святая Мария»?»- восклицает Саня Григорьев.

Капитан Татаринов должен был пройти путь из Петербурга во Владивосток. Из письма капитана жене: «Вот уже около двух лет прошло с тех пор, как я послал тебе письмо через телеграфную экспедицию на Югорском Шаре. Мы шли свободно по намеченному курсу а с октября 1913 года медленно двигаемся на север вместе с полярными льдами. Таким образом, волей-неволей мы должны были отказаться от первоначального намерения пройти во Владивосток вдоль берегов Сибири. Но нет худа без добра. Совсем другая мысль теперь занимает меня. Надеюсь, она не покажется тебе – как некоторым моим спутникам – детской или безрассудной».

Какая же это мысль? Ответ на это Саня находит в записях капитана Татаринова: «Человеческий ум до того был поглощен этой задачей, что разрешение ее, несмотря на суровую могилу, которую путешественники по большей части там находили, сделалось сплошным национальным состязанием. В этом состязании участвовали почти все цивилизованные страны, и только не было русских, а между тем горячие порывы у русских людей к открытию Северного полюса проявлялись еще во времена Ломоносова и не угасли до сих пор. Амундсен желает во что бы то ни стало оставить за Норвегией честь открытия Северного полюса, а мы пойдем в этом году и докажем всему миру, что и русские способны на этот подвиг. » (Из письма начальнику Главного Гидрографического управления, 17 апреля 1911 года). Стало быть, вот куда метил капитан Татаринов!. «Он хотел, как Нансен, пройти возможно дальше на север с дрейфующим льдом, а потом добраться до полюса на собаках».

Экспедиция Татаринова потерпела неудачу. Еще Амундсен говорил: «Удача любой экспедиции полностью зависит от ее снаряжения». Действительно, «медвежью услугу» в подготовке и снаряжении экспедиции Татаринова оказал его брат Николай Антоныч. Экспедиция Татаринова по причинам неудач была схожа с экспедицией Г. Я. Седова, который в 1912 году попытался проникнуть к Северному полюсу. После 352 дней ледового плена у северно-западного побережья Новой Земли в августе 1913 года Седов вывел судно «Святой великомученик Фока» из бухты и направил к Земле Франца-Иосифа. Местом второй зимовки «Фоки» стала бухта Тихая на острове Гукера. 2 февраля 1914 года Седов, несмотря на полное изнеможение, в сопровождении двух матросов –добровольцев А. Пустошного и Г. Линника на трех собачьих упряжках направился к полюсу. После сильной простуды умер 20 февраля и был похоронен своими спутниками на мысе Аук (остров Рудольфа). Экспедиция была плохо подготовлена. Г. Седов был плохо знаком с историей исследования архипелага Земли Франца-Иосифа, плохо знал последние карты участка океана, по которому собирался достичь Северного полюса. Он сам не проверил тщательно снаряжение. Его темперамент, желание во что бы то ни стало быстрее покорить Северный полюс преобладали над четкой организацией экспедиции. Так что это немаловажные причины исхода экспедиции и трагической гибели Г. Седова.

Ранее мы уже упоминали о встречах Каверина с Пинегиным. Николай Васильевич Пинегин - не только художник и писатель, но и исследователь Арктики. Во время последней экспедиции Седова в 1912 году Пинегин снял первый документальный фильм об Арктике, кадры которого в совокупности с личными воспоминаниями художника помогли Каверину ярче представить картину событий того времени.

Вернемся к роману Каверина. Из письма капитана Татаринова жене:« пишу и тебе о нашем открытии: к северу от Таймырского полуострова на картах не значится никаких земель. Между тем, находясь на широте 790 35’, к востоку от Гринвича, мы заметили резкую серебристую полоску, немного выпуклую, идущую от самого горизонтаЯ убежден, что это земляПока я назвал ее твоим именем». Саня Григорьев выясняет, что это была Северная Земля, открытая в 1913 году лейтенантом Б. А. Вилькицким.

После поражения в русско-японской войне России необходимо было иметь свой путь проводки кораблей в Великий океан, чтобы не зависеть от Суэцкого или других каналов теплых стран. Власти приняли решение создать Гидрографическую экспедицию и тщательно обследовать наименее трудный участок от Берингова пролива до устья Лены, чтобы можно было пройти с востока на запад, от Владивостока до Архангельска или Петербурга. Начальником экспедиции был вначале А. И. Вилькицкий, а после его смерти, с 1913 года – его сын, Борис Андреевич Вилькицкий. Именно он в навигацию 1913 года развеял легенду о существовании Земли Санникова, зато открыл новый архипелаг. 21 августа (3сентября) 1913 года был замечен севернее мыса Челюскин огромный архипелаг, покрытый вечными снегами. Следовательно, от мыса Челюскин севернее не открытый океан, а пролив, позже названный проливом Б. Вилькицкого. Архипелаг же первоначально был назван Землей императора Николая 11. Северной Землей он называется с 1926 года.

В марте 1935 года летчик Александр Григорьев, совершив вынужденную посадку на полуострове Таймыр, совершенно случайно обнаружил старый латунный багор, позеленевший от времени, с надписью «Шхуна «Святая Мария». Ненец Иван Вылко поясняет, что лодку с багром и человеком нашли местные жители на берегу Таймыра, самом близком к Северной Земле побережье. Кстати, есть основания полагать, что автор романа неслучайно дал герою-ненцу фамилию Вылко. Близким другом арктического исследователя Русанова, участником его экспедиции 1911 года был ненецкий художник Вылко Илья Константинович, ставший потом председателем совета Новой Земли («Президентом Новой Земли»).

Владимир Александрович Русанов был полярным геологом и мореплавателем. Его последняя экспедиция на парусно-моторном судне «Геркулес» вышла в Ледовитый океан в 1912 году. Экспедиция дошла до архипелага Шпицберген и открыла там четыре новых месторождения каменного угля. Русанов затем предпринял попытку пройти Северо-Восточным проходом. Достигнув мыса Желания на Новой Земле, экспедиция пропала без вести.

Где погиб «Геркулес», точно неизвестно. Но известно, что экспедиция не только плыла, но и какую-то часть шла пешком, ибо «Геркулес» почти наверняка погиб, о чем говорят предметы, найденные в середине 30-х годов на островах близ Таймырского побережья. В 1934 году на одном из островов гидрографы обнаружили деревянный столб, на котором написано «Геркулес»-1913 г. ». Следы экспедиции были обнаружены в шхерах Минина у западного берега полуострова Таймыр и на острове Большевик (Северная Земля). А в семидесятых годах поиск экспедиции Русанова вела экспедиция газеты «Комсомольская правда». В этом же районе нашли два багра, словно в подтверждение интуитивной догадки писателя Каверина. По мнению экспертов, они принадлежали «русановцам».

Капитан Александр Григорьев, следуя своему девизу «Бороться и искать, найти и не сдаваться», в 1942 году все же нашел экспедицию капитана Татаринова, вернее, то, что от нее осталось. Он высчитал путь, которым должен был пройти капитан Татаринов, если считать бесспорным, что он вернулся к Северной Земле, которая была названа им «Землей Марии»: от 790 35 широты, между 86-м и 87-м меридианами, к Русским островам и к архипелагу Норденшельда. Потом –вероятно, после многих блужданий- от мыса Стерлегова к устью Пясины, где старый ненец Вылко нашел лодку на нартах. Потом к Енисею, потому что Енисей был для Татаринова единственной надеждой встретить людей и помощь. Он шел мористой стороной прибрежных островов, по возможности – прямоСаня нашел последний лагерь капитана Татаринова, нашел его прощальные письма, фотопленки, нашел его останкиКапитан Григорьев донес до людей прощальные слова капитана Татаринова: «Горько мне думать о всех делах, которые я мог бы совершить, если бы мне не то что помогли, а хотя бы не мешали. Что делать? Одно утешение – что моими трудами открыты и присоединены к России новые обширные земли».

В финале романа читаем: «Заходящие в Енисейский залив корабли издалека видят могилу капитана Татаринова. Они проходят мимо нее с приспущенными флагами, и траурный салют гремит из пушек, и долгое эхо катится, не умолкая.

Могила сооружена из белого камня, и он ослепительно сверкает под лучами незаходящего полярного солнца.

На высоте человеческого роста высечены следующие слова:

«Здесь покоится тело капитана И. Л. Татаринова, совершившего одно из самых отважных путешествий и погибшего на обратном пути с открытой им Северной Земли в июне 1915 года. Бороться и искать, найти и не сдаваться!».

Читая эти строки романа Каверина, невольно вспоминаешь об обелиске, установленном в 1912 году в вечных снегах Антарктиды в честь Роберта Скотта и четырех его товарищей. На нем - надгробная надпись. И заключительные слова стихотворения «Улисс» классика британской поэзии Х1Х века Альфреда Теннисона: «To strive, to seek, to find and not yield»(что в переводе с английского означает: «Бороться и искать, найти и не сдаваться!»). Много позже, с выходом в свет романа Вениамина Каверина «Два капитана» именно эти слова стали жизненным девизом миллионов читателей, громким призывом для советских полярников разных поколений.

Наверное, не права была литературный критик Н. Лихачева, которая обрушилась на «Двух капитанов», когда роман не был еще полностью напечатан. Ведь образ капитана Татаринова обобщенный, собирательный, вымышленный. Право на вымысел дает автору художественный стиль, а не научный. Лучшие черты характеров арктических исследователей, а также ошибки, просчеты, исторические реалии экспедиций Брусилова, Седова, Русанова – все это связано с любимым героем Каверина.

И Саня Григорьев, как и капитан Татаринов, - художественный вымысел писателя. Но и этот герой имеет своих прототипов. Один из них – профессор-генетик М. И. Лобашов.

В 1936 году в санатории под Ленинградом Каверин познакомился с молчаливым, всегда внутренне сосредоточенным молодым ученым Лобашовым. «Это был человек, в котором горячность соединилась с прямодушием, а упорство – с удивительной определенностью цели. Он умел добиться успеха в любом деле. Ясный ум и способность к глубокому чувству были видны в каждом его суждении». Во всем угадываются черты характера Сани Григорьева. Да и многие конкретные обстоятельства жизни Сани были непосредственно позаимствованы автором из биографии Лобашова. Это, например, немота Сани, смерть отца, беспризорничество, школа-коммуна 20-х годов, типы учителей и учеников, влюбленность в дочку школьного учителя. Рассказывая об истории создания «Двух капитанов», Каверин заметил, что, в отличие от родителей, сестры, товарищей героя, о которых поведал прототип Сани, в учителе Кораблеве были намечены лишь отдельные штрихи, так что образ учителя полостью создан писателем.

Лобашов, ставший прототипом Сани Григорьева, поведавший писателю о своей жизни, сразу же вызвал активный интерес Каверина, который решил не давать воли воображению, а следовать услышанному рассказу. Но чтобы жизнь героя воспринималась естественно и живо, он должен находиться в условиях, лично известных писателю. И в отличие от прототипа, родившегося на Волге, а школу окончившего в Ташкенте, Саня родился в Энске (Пскове), а школу окончил в Москве, и она вобрала в себя многое из того, что происходило в школе, где учился Каверин. И состояние Сани-юноши тоже оказалось близко писателю. Он не был детдомовцем, но о московском периоде своей жизни вспоминал: «Шестнадцатилетним мальчиком я остался совершенно один в огромной, голодной и пустынной Москве. И, конечно, должен был потратить немало энергии и воли, чтобы не растеряться».

И любовь к Кате, которую Саня проносит через всю жизнь, не придумана и не приукрашена автором; Каверин и здесь рядом со своим героем: женившись двадцатилетним юношей на Лидочке Тыняновой, остался верен своей любви навсегда. И как много общего в настроении Вениамина Александровича и Сани Григорьева, когда они пишут женам с фронта, когда разыскивают их, вывезенных из блокадного Ленинграда. И воюет Саня на Севере тоже потому, что Каверин был военкором ТАССа, а затем «Известий» именно на Северном флоте и не понаслышке знал и Мурманск, и Полярное, и специфику войны на Крайнем Севере, и ее людей.

«Вписаться» же в жизнь и быт полярных летчиков Сане помогал другой человек, хорошо знакомый с авиацией и отлично знающий Север,- талантливый летчик С. Л. Клебанов, прекрасный, честный человек, чьи консультации в изучении автором летного дела были неоценимы. Из биографии Клебанова в жизнь Сани Григорьева вошла история полета в глухое становище Ванокан, когда разразилась в пути катастрофа.

Вообще, по словам Каверина, оба прототипа Сани Григорьева походили друг на друга не только упорством характера и необычайной целеустремленностью. Клебанов даже внешне напоминал Лобашова – невысокий, плотный, коренастый.

Великое мастерство художника заключается в том, чтобы создать такой портрет, в котором все свое и все не свое станет своим, глубоко оригинальным, индивидуальным. И это, на наш взгляд, удалось писателю Каверину.

Образ Сани Григорьева Каверин наполнил своей личностью, своим жизненным кодексом, писательским кредо: «Быть честным, не притворяться, стараться говорить правду и оставаться самим собой в самых сложных обстоятельствах». Вениамин Александрович мог заблуждаться, но он всегда оставался человеком чести. И герой писателя Саня Григорьев – человек слова, чести.

У Каверина есть замечательное свойство: он дарит героям не только собственные впечатления, но и привычки свои, и родных, и друзей. И этот милый штрих делает героев ближе читателю. Стремлением своего старшего брата Саши воспитать силу взгляда, глядя подолгу на черный кружок, нарисованный на потолке, писатель наделил в романе Валю Жукова. Доктор Иван Иванович во время разговора вдруг бросает собеседнику стул, который непременно нужно поймать, - это не придумано Вениамином Александровичем: так любил беседовать К. И. Чуковский.

Герой романа «Два капитана» Саня Григорьев жил своей собственной неповторимой жизнью. Читатели всерьез поверили в него. И вот уже более шестидесяти лет читателям нескольких поколений понятен и близок этот образ. Читатели преклоняются перед его личными качествами характера: силой волей, жаждой знаний и поиска, верностью данному слову, самоотверженностью, упорством в достижении цели, любовью к родине и любовью к своему делу – всем тем, что помогло Сане раскрыть загадку экспедиции Татаринова.

На наш взгляд, Вениамину Каверину удалось создать произведение, в котором искусно переплелись реалии настоящих экспедиций Брусилова, Седова, Русанова и вымышленной экспедиции капитана Татаринова. Ему удалось создать также образы людей ищущих, решительных, отважных, таких, как капитан Татаринов и капитан Григорьев.

Даже в современном Пскове поклонники романа легко узнают места, где проходило детство Сани Григорьева. В описании несуществующего города Энска Каверин на самом деле следует за своими воспоминаниями о Пскове начала XX века. Жил главный герой на знаменитой Золотой набережной (до 1949 г. - Американская набережная), ловил раков в реке Пскова (в романе - Песчанка) и давал знаменитую клятву в Соборном саду. Однако вовсе не с себя списывал Вениамин Александрович образ маленького Сани, хотя и признавался, что с первых сраниц романа он взял за правило ничего не выдумывать. Кто же стал прототипом главного героя?

В 1936 году Каверин едет отдыхать в санаторий под Ленинградом и там знакомится с Михаилом Лобашёвым, соседом писателя за столом во время обедов и ужинов. Каверин предлагает сыграть ему в карамболь, разновидность бильярда, в котором писатель был настоящим асом, и без труда обыгрывает соперника. Несколько следующих дней Лобашёв почему-то не приходит на обеды и ужины… Каково же было удивление Каверина, когда спустя неделю его сосед объявился, предложил снова соревноваться в карамболе и с лёгкостью выиграл у писателя партию за партией. Оказывается, все эти дни он упорно тренировался. Человек с такой силой воли не мог не заинтересовать Каверина. И на протяжении нескольких последующих вечеров он подробно записывал историю его жизни. Писатель практически ничего не меняет в жизни своего героя: немота мальчика и удивительное излечение от неё, арест отца и смерть матери, побег из дома и приют… Автор лишь переселяет его из Ташкента, где прошли школьные годы героя, в знакомый и родной Псков. А также меняет его род деятельности - ведь тогда генетики были никому не интересны. То было время челюскинцев и освоения Севера. Поэтому вторым прототипом Сани Григорьева стал полярный лётчик Самуил Клебанов, который героически погиб в 1943 году.

Роман связал судьбы сразу двух капитанов - Сани Григорьева и Ивана Татаринова, командовавшего шхуной «Святая Мария». Для образа второго главного героя Каверин также использовал прототипы двух реальных людей, исследователей Крайнего Севера - Седова и Брусилова, экспедиции под руководством которых ушли из Санкт-Петербурга в 1912 году. Ну а дневник штурмана Климова из романа целиком основан на дневнике полярного штурмана Валериана Альбанова.

Интересно, что Саня Григорьев стал едва ли не национальным героем задолго до того, как писатель закончил свой роман. Дело в том, что первая часть книги была издана в 1940 году, а после её написание Каверин отложил аж на 4 года - помешала война.

Во время ленинградской блокады… Ленинградский радиокомитет обратился ко мне с просьбой выступить от имени Сани Григорьева с обращением к комсомольцам Балтии, - вспоминал Вениамин Александрович. - Я возразил, что хотя в лице Сани Григорьева выведен определённый человек, лётчик-бомбардировщик, действовавший в то время на Центральном фронте, тем не менее это всё-таки литературный герой. «Это ничему не мешает, - был ответ. - Говорите так, как будто фамилию вашего литературного героя можно найти в телефонной книжке». Я согласился. От имени Сани Григорьева я написал обращение к комсомольцам Ленинграда и Балтики - и в ответ на имя «литературного героя» посыпались письма, содержавшие обещание бороться до последней капли крови.

Роман «Два капитана» очень понравился Сталину. Писатель даже был удостоен звания лауреата Госпремии СССР.