Т в глаголице. Глаголица - говорящая азбука.Тайный смысл. Тайна системы письменных символов

ЧТО МЫ ЗНАЕМ О ГЛАГОЛИЦЕ

Начертание букв глаголицы совершенно не греческое.

Глаголица была названа так не по четвертой букве (глаголу), а потому, что она составляет собрание знаменательных, говорящих знаков (глагол — слово; глаголати — говорить).

В 1848 году отечественный филолог Срезневский И.И. писал: «Особенность многих глаголических букв приводит издавна к заключению, что глаголица есть древняя азбука языческих славян и, следовательно, древнее кириллицы…..»

Предположительно глаголица поначалу обслуживала западных славян (моравы) и западную часть южных славян (словенцы, иллирийцы, хорваты)

На то, что глаголица дохристианская азбука указывает не только её расшифровка, судя по которой она может происходить от рунического послания: "Я буквами знание передаю, ценность имеющее, живите зело, земля и также Деревья, как люди, осознайте нашу единую основу существования..."

Понятно, что само существование глаголицы подрывает легенду о внесении нам письменности извне. Но в данный момент интереснее раскрыть её истинное происхождение.

Обратим внимание, что ГЛАГОЛИЦА — совершенно не похожа на греческую КИРИЛИЦУ.

В отличие от кирилицы, глаголица имеет свою последовательность знаков и свое название букв.
В глаголице числовые значения букв упорядочены в соответствии с порядком букв.
а в кириллице они привязаны к числовым значениям соответствующих букв греческого алфавита, при переписке текстов искажается хронология.

Каждая буква глаголицы играла роль цифры. Первоначально было 36 букв-цифр: девять обозначали единицы, девять - десятки, девять - сотни и последние девять - тысячи.

В ранних славянских рукописях отсутствуют надстрочные знаки и знаки препинания.

На большую древность глаголицы указывают

На большую древность глаголицы, во-первых, указывают и палимпсесты (рукописи на пергаменте, в которых старый текст соскоблен и по нему написан новый). На всех сохранившихся палимпсестах соскоблена глаголица и новый текст написан на кириллице. Нет ни одного палимпсеста, в котором была бы соскоблена кириллица и по ней написана глаголица.

Тексты переписывающиесяся с глаголического письма на кириллицу содержат хронологические ошибки в датах, поскольку числовое значение букв глаголицы и кириллицы не совпадает.

В новгородской рукописи списанной с древней глаголической рукописи 1047 года, сказано в предисловии: «Яко сподоби мя написати книги си ис курилоце». Подпись пророк Упырь Лихой. Весьма красноречиво.

Кирилл, ещё до создания кирилицы, находил славянские книги и человека, "глаголющего тою беседою", который и научил его читать книги.

Еще в 972 г. некоторые официальные документы на Руси писались глаголицей. Да и вряд ли могло быть иначе: Светослав был ярым врагом христианства, а кириллица была христианским письмом.

Если псалтырь, переписанная из старой славянской Псалтыри, написанной по приказу и коштом Феодора, последнего архиепископа Салоны, разрушенной около 640 г., то славянский глаголический оригинал относился по крайней мере к 1-й половине VII в., Кирилл же родился в 827 г.

В 1766 г. граф Клемент Грубисич (Klemens Grubisich) издал в Венеции книжку "In originem et historiam alphabet! Slavonic! Glagolitici, vulgo Hieronymiani disquisitio". Заглавие говорит само за себя.

Грубисич утверждает, что глаголица была составлена задолго до Р. X. неким Fenisius"ом из Фригии, взявшим в основу гетские руны (сопостваляю: геты - "восточные готы", славяне, самоназвание древляне), и это доказывают некоторые финикийские монеты, несущие глаголическое "Б"

Около 1640 г. Рафаил Ленакович (Raphael Lenakovich) написал диалог "De litteris antiquorum Illyriorum", в котором он говорит почти то же самое, но более чем на 125 лет раньше Грубисича.

Вильгельм Постелл в работе "Linguarum XXII charac-teribus dinerentium alphabetum". Ко всему этому добавим, что I. von Hahn нашел у албанцев алфавит, приписываемый албанцу BUthakukyc, очень похожий на глаголицу. Полагают, что этот алфавит был введен во II в. во времена христианизации албанцев. Из вышесказанного ясно, что история глаголицы совершенно не такова, какой ее представляют, в особенности наши филологи и историки.

Вышеизложенные данные (а их, конечно, можно собрать гораздо больше) совершенно игнорируются филологами.

Зная что глаголица на века древнее кириллицы, много исторических документов или отдельных надписей можно переоценить: если глаголицу, как это принимают, создал кто-то в IX в., то всякий документ глаголицей до этого времени будет отрицаться лишь потому, что, мол, глаголицы тогда еще не было.

Дело даже не в том, что первично, а что вторично. Дело в том, что сейчас уже практически невозможно понять, что действительно написано в послании наших предков, хотя это и считается древнеславянским языком. Нет ни одного точного перевода зашифрованного текста, а еще говорят, что этрусское не читается. Мы уже и русское с трудом понимаем!

На широких стогнах и ночных кострах
Жгли языческое «чернокнижие»
Всё, что русский люд испокон веков
На бересте чертал глаголицей,
Полетело мохом в гортань костров,
Осенённых царьградской троицей.
И сгорели в книгах берестяных
Дива дивные, тайны тайные,
Заповедный голубиный стих,
Травы мудрые, звезды дальние.

ГЛАГОЛИЦА ПЕРЕДАЁТ СОКРОВЕННЫЕ ЗНАНИЯ

“ Азъ - Я от имени всевидящего (начертание парящей птицы, руна Ансуз)
Боукы - Буквы (на буковых дощечках)
Веде - Знания
Глаголъ - Рассказываю, передаю
Добро - Польза, ценность
Есть (есте) - есть (3-е л. ед. ч. от глагола “быть”), иметь, имеет

Я буквами знания передаю, пользу имеющие

Живйте - Живите
Зело - "s,Z" звонкое "ц" звучание похоже на Цело и
Дело (дзело)- крепко, целостно, ревностно (зелот - ревнитель, укрепитель), богато (целковый - тоже от слова Zело, не зря этой буковой доллар обозначили). А во Всеясветной Грамоте это символ зла(!) видимо в продолжение утверждения, что деньги, богатство и процветание - зло

Живите крепко, целостно, ревностно, богато

Земля - Планета Земля и другие Планеты
Иже - также
i с двумя точками- с ними
Дерьвь - деревья, растения
Како- подобны
Люди- людям

Земля (планеты) также и Деревья, растения подобны людям

Мыслйте - Осознайте
Нашъ - наш
Онъ (оный)- единый, общий
Покой - покой, основа существования (покоиться, основываться на...)

Осознайте нашу единую основу существования

Рцы- Произноси
Слово- слово
Твердо - твердь, твердыня, материя

Изречённое слово материально

Укъ(оук)- Сосредоточить, укрепить
Фретъ, ф(ъ)ретъ(живая Фита, живая спора)- семя, энергия жизни
Херъ- сакральная чакра

Укрепи семя в сакральной чакре

Оть- Оттуда
Цы (ци, цти) - энергия
Чреве (не "черве"как в кирилице)- живот

Оттуда подними энегию в живот

Ш(т)а - Чтобы
Ща (удлиннённая вертикальная черта в центре)- Щит, также три силы, центральная - связь с землёй (поза с поднятыми руками)
Еръ (ъ) - отделить, разделить
Ыры - сильное, грубое, тяжёлое
Ерь (мягкий знак) - слабое, тонкое, лёгкое
Юс малый, Юс большой, Юс малый йотированный, Юс большой йотированный (носовые звуки - э, о, е, ё) мантра (?)

Чтобы объединив три силы, отделить грубое от тонкого

Ясъ - Свет, ясность
Ять (яти)- постичь, иметь
Пси - психическая энергия
Фита (спора)- способность, умение, результативность (пример: спорый человек, дело спорится)
Ижица - (напоминает веретено с намотанной пряжей или косую "галочку")Накопление (воплощение)

Свет постигнешь психической энергии накопления (воплощения)

Похоже на друидов, кавказскую и египетскую йогу, "Изумрудную Скрижаль" Гермеса, алхимические трактаты

Да, вот ещё интересно...

Сейчас начертание "Херъ" похожее в глаголице на мужской оплодотворяющий орган (собственно, религия Рода в древние века и почиталась) называется мягкий знак (!?) мало того, Херъ стали обозначать косым крестом, а во "Всеясветной грамоте", расшифровывают Херъ как "Икс-хромосома, женское начало") - истинное распятие мужского начала на Руси.
Какой-же ХЕРЪ женское начало, спросить-бы у автора, тем более он и писался абсолютно как мужское. Извиняюсь за фрейдистский уклон.

Что ещё насчет глаголицы и кирилицы. Кирилица, похоже, намеренно была создана вслед за глаголицей для сокрытия знаний, которые передали непосредственно высшие боги (Аз Боги Веды Глаголь)
Глаголица была распространена более у западных славян, поскольку Римская католическая церковь была лояльна к глаголице, а Византийская за неё преследовала.

В кирилице также заменили числовые значения букв (цифры раньше писали буквами с чертой сверху), что повлекло за собой путаницу и искажение истории

Первая буква глаголицы есть крест, альфа, а последняя буква - есть круг, омега. Все другие глаголические буквы графически укладываются в модель между первым и последним буквенными знаками. ...
Апокалипсис св. Иоанна Богослова даёт символический ориентир - Альфу и Омегу: Я есмь Альфа и Омега, начало и конец... Я есмь Альфа и Омега, Первый и Последний...
Альфа и Омега суть буквы, символы. Между Альфой и Омегой развёрнут Алфавит, символ символов. Алфавит - своеобразный ковчег для Слова. И одновременно он есть постав, постановление, закон, и ни одна буква из закона не должна пропасть. "Скорее небо и земля прейдут, нежели одна черта из закона пропадёт."
В нашей кириллице Омега - далеко не "конец", за Омегой следуют 5, 6, 7,... 19 букв. В разных источниках разное количество следований. В Букваре, составленном Иваном Федоровым в 1574 году за Омегой следуют пять букв, в Энциклопедии русского языка под редакцией Ф.П.Филина - девятнадцать. В этом же словаре (Москва, 1979) на вклейке с фотографией иконы св. Кирилла и Мефодия из церкви Святого Воскресения в Софии, на свитке с изображением славянской азбуки Омега обнаруживается в предпоследнем ряду над ижицей...
Вообще, завершить славятскую азбуку ижицей - это что-то. Не ересь ли это?
"Ни одна черта или ни одна иота не прейдет из закона, пока не исполнится все." Однако через Омегу - переступили. Буквально. Значит, всё - исполнилось. Символически.
Ведь нельзя же допустить, что равноапостольные Кирилл и Мефодий не знали Откровения св.Иоанна Богослова.

Глаголица и кириллица – это древние азбуки наших предков – славян. Конечно, до их создания предпринимались попытки какой-то систематизации, но они не доходили до уровня полноценного алфавита. Древние азбуки глаголица и кириллица стали если не первыми, то важнейшими шагами в развитии письменности. В основном их появление связывают с развитием религии. Ведь священные тексты записывались и передавались. К сожалению, вся информация о глаголице и кириллице до сих пор остается под большим вопросом. Все, что нам известно на сегодняшний день — не все ученые принимают и соглашаются с фактами. Например, те же, казалось бы решеные вопросы: когда конкретно появилась глаголица? Она была раньше или позже кириллицы?

Не будем вдаваться в мельчайшие подробности. А просто кратко поговорим о том, что же такое глаголица и кириллица. Поехали!

Как известно, в вопросах происхождения этих азбук не все так ясно. Но больше всего споры разгорались по поводу старшинства: раньше появилась глаголица или кириллица? Больше фактов за первую. Вот они:

• Древнейшие памятники литературы (например, легендарные Киевские листки) написаны именно на глаголице.
• Древние палимпсесты (дощечки для письма) содержат в себе тексты на кириллице, но видно, что они начертаны после стертых текстов на глаголице.
• Западные письменные источники, где Кирилл и Мефодий читали проповеди, написаны на глаголице.
• Глаголица более сложная как по начертанию символов, так и по правилам их использования. Кириллица в этом отношении проще. Наверное поэтому она и была создана.

Славянские азбуки глаголица и кириллица: экскурс в историю

Происхождение кириллицы и глаголицы окутано тайнами, загадками и дискуссиями ученых. Но мы все постараемся выделить основные моменты.

О глаголице, ее создании и структуре Вы можете подробнее прочитать в статье «Глаголица – древнейшая система письма у славян». Мы же более основательно остановимся на кириллице.

Кириллица в буквальном смысле подарила жизнь для алфавитов многих славянских языков: русского, болгарского, белорусского, сербского, украинского и других. А появилась она примерно в 863 году благодаря братьям Кириллу и Мефодию. Подтолкнул их к этому великому шагу император Византии Михаил Третий своим приказом. Изначально целью нового алфавита стало упорядочивание и перевод греческих священных писаний. Славяне до появления кириллицы, разумеется, пользовались письменностью. Но алфавитом для них была либо глаголица, либо заимствованные греческий или латинский.

Если говорить о структуре азбуки, то классическая старославянская кириллица представляла собой совокупность из 43-х букв, причем из них 24 составляли полностью греческий алфавит. А остальные символы были просто необходимы: ведь греческий и славянский языки отличны по произношению! Интересно, что с помощью букв как в кириллице, так и в греческом алфавите можно было записать цифры. Если Вы помните, что и глаголица представляла собой некий счет: от 1 до 9, от 10 до 90, от 100 до 1000 и так далее.

Таким образом, азбука глаголица и кириллица имеют свою историю, уникальную и особенную. Нельзя сказать, что какая-то из них хуже или лучше. Ведь обе они – это этап истории, это эволюция письменности. Кириллица и глаголица, создание которых шло не за пару часов, являются воплощением колоссального человеческого труда. Ведь поместить все богатство языка в несколько десятков символов дано далеко не каждому.

Глаголица и кириллица: сходство и различие

Похожи эти две азбуки самими символами по звучанию и названиям.

Также обе они являются древними славянскими системами письменности.

Кириллица и глаголица имеют следующие отличия: например, буквы в глаголице очень сложны по написанию (начертанию), они более округлы и витиеваты. Кириллица же в своем составе имеет те буквы, к которым мы все привыкли со школьной скамьи. Чем отличается кириллица от глаголицы, помимо этого? Конечно, временем появления, а также своей «судьбой». Если глаголица была забыта (хотя есть данные, что где-то ее отголоски слышатся до сих пор), то кириллица, как уже было сказано, дала начало многим азбукам в мире.

Если проводить сравнение кириллицы и глаголицы, то можно сказать следующее:

• Кириллица была создана на основе глаголицы и греческого языка.
• Начертание символов в глаголице больше напоминает древнее.
• А начертание кириллических символов и их произношение близко к современным.
• Буквы глаголицы и кириллицы могли быть использованы для записи цифр и чисел.

Примеры письменности кириллицы и глаголицы: «Киевские листки» Новгородские рукописи, «Киевский миссал», «Пражские отрывки», «Реймское евангелие», «Книга пророков», «Зографское евангелие», Бошканская плита написаны на глаголице. Все более поздние тексты были уже на кириллице.

О двух древних азбуках глаголице и кириллице можно говорить часами. Это действительно очень интересная и увлекательная тема. Почему мы говорим об этих азбуках? Казалось бы, у нас есть свой алфавит, больше нам ничего не нужно. Однако не нужно забывать, что современная азбука, которой учат в школе, — это модификация кириллицы. Но ведь не зная о прошлом, трудно развиваться. Не зная своих корней, своих потомков и их культуру, ты никогда не будешь полноценным и достойным членом общества. Письменность, которую подарили всему славянскому миру кириллица и глаголица, жива до сих пор. Каждый день, что-то читая и записывая, мы не задумываемся об этом. Но ведь появление своего алфавита – это огромный шаг для развития всего общества и отдельного человека.

Следуя такой убеждённости, считают, что кириллическая азбучная традиция утвердилась поздней, уже после кончины Кирилла, и даже не в среде первых учеников, а после них – у писателей и книжников, трудившихся в Болгарском царстве в X веке. Через их посредство, как известно, кириллическая азбука перешла и на Русь.

Казалось бы, если авторитетное большинство отдаёт первенство глаголице, то почему бы не успокоиться и не возвращаться больше к изжившему себя вопросу? Однако старая тема то и дело возобновляется. Причём, эти порывы чаще исходят именно от адвокатов глаголицы. Можно подумать, что они намерены отшлифовать до блеска некоторые свои почти абсолютные результаты. Или что у них всё ещё не очень спокойно на душе, и они ожидают каких-то неожиданных дерзких покушений на свою систему доказательств.

Ведь, казалось бы, в их доводах всё очень наглядно: кириллица вытеснила глаголицу, причём, вытеснение проходило в достаточно грубых формах. Обозначена даже дата, от которой предложено отсчитывать силовое устранение глаголицы с заменой её на кириллическую азбуку. К примеру, по убеждению словенского учёного Франца Гревса, такой датой рекомендуется считать рубеж 893-894 годов, когда Болгарское государство возглавил князь Симеон, сам по происхождению полугрек, который получил отличное греческое образование и потому сразу же стал ратовать за утверждение в пределах страны алфавита, буквенной своей графикой живо перекликающегося, а по большей части и совпадающего с греческим письмом.

В культурное творчество якобы вмешались тогда сразу и политика, и личная прихоть, и такое смахивало на катастрофу. Целые пергаменные книги в сжатый промежуток времени, в основном приходящий на X век, спешно зачищались от глаголических начертаний, а на промытых листах повсеместно появлялась вторичная запись, исполненная уже кириллическим уставным почерком. Монументальным, торжественным, имперским.

Перезаписанные книги историки письма называют палимпсестами . В переводе с греческого: нечто свеженаписанное на соскоблённом или промытом листе. Для наглядности можно вспомнить обычные помарки в школьной тетради, второпях подтираемые ластиком перед тем, как вписать слово или букву в исправленном виде.

Обильные соскабливания и смывки глаголических книг вроде бы красноречивей всего и подтверждают старшинство глаголицы. Но это, заметим, и единственное документальное свидетельство силовой замены одной славянской азбуки на другую. Никаких иных достоверных подтверждений происшедшего катаклизма древнейшие письменные источники не сохранили. Ни ближайшие ученики Кирилла и Мефодия, ни их продолжатели, ни тот же князь Симеон, ни кто-либо иной из современников столь заметного происшествия нигде о нём не сочли нужным высказаться. То есть, ни-че-го: ни жалоб, ни запрещающего указа. А ведь упорная приверженность к глаголическому письму в обстановке полемики тех дней легко могла бы вызвать обвинения в еретическом отклонении. Но – молчание. Есть, впрочем, довод (его настойчиво выдвигал тот же Ф. Гревс), что отважным защитником глаголицы выступил в своей знаменитой апологии азбуки, сотворённой Кириллом, славянский писатель начала Х века Черноризец Храбр. Правда, почему-то сам Храбр ни словом, ни намёком не проговаривается о существовании азбучного конфликта. К разбору основных положений его апологии мы обязательно обратимся, но позже.

А пока не помешает ещё раз зафиксировать распространённое мнение: кириллице отдали предпочтение лишь из соображений политического и культурного этикета, поскольку в большинстве буквенных написаний она, повторим, послушно следовала графике греческого алфавита, а, значит, не представляла собой какого-то чрезвычайного вызова письменной традиции византийской ойкумены. Вторичная, откровенно про-греческая азбука и была-де людьми, учредившими её приоритет, названа в память Кирилла Философа.

Эта странная исследовательская неувязка, согласимся, сильно обесценивает доводы сторонников глаголицы как безусловного и единственного детища Кирилла Философа. И всё же существование палимпсестов, заставляло и будет заставлять каждого, кто притронется к теме первенствующей славянской азбуки, снова и снова проверять логику своих доказательств. Не до конца вычищенные первоначальные буквы пергаменных книги и по сей день поддаются если не прочтению, то узнаванию. Как ни промывались листы пергамена, следы глаголицы всё равно проступают. А за ними, значит, проступает или криминал, или какая-то вынужденная необходимость той отдалённой поры.

Ограничимся хотя бы этими, древнейшими и авторитетнейшими. Все они, как видим, не относятся к твёрдо датируемым памятникам, поскольку ни в одном не сохранилось записи с точным указанием года создания рукописи. Но даже округлённые, «плывущие» датировки, не сговариваясь, подтверждают: все рукописи возникли уже по кончине основоположников славянской письменности. То есть, во времена, когда, по убеждению сторонников «глаголического первенства», традиция этого письма усиленно вытеснялась приверженцами про-греческой азбуки, возобладавшей будто бы вопреки намерениям «глаголита» Кирилла.

Вывод, который неумолимо напрашивается: уже сами по себе датировки старейших глаголических источников не позволяют чересчур драматизировать картину противостояния двух первых славянских азбук. Заметим, что к XI веку относятся и несколько старейших кириллических рукописей Древней Руси: это всемирно известные Реймсское Евангелие первой половины века, Остромирово Евангелие 1056-1057 года, Изборник Святослава 1073 года, Изборник Святослава 1076 года, Архангельское Евангелие 1092 года, Савина книга, – все, кстати, на чистых листах, без следов промывок.

Так что излишняя драматизация неуместна и в вопросе о палимпсестах. К примеру, при тщательном исследовании страниц глаголического Зографского Евангелия неоднократно обнаруживаются следы промывок или подчисток старого текста и новых написаний на их месте. Но что же на промытых от глаголицы страницах? Вновь глаголица! Причем, самая большая из таких реставраций (речь идёт о целой тетради из евангелия от Матфея) относится не к X – XI , а уже к XII веку.

Есть в этой рукописи и кириллический текст. Но он скромно появляется лишь на страницах её дополнительной части (синаксаря). Это раздел относится уже к XIII веку и текст нанесён на чистые, а не промытые от глаголицы листы. В статье, посвящённой Зографскому Евангелию (Кирило-Методиевска енциклопедия т 1, София, 1985) болгарский исследователь Иван Добрев упоминает, что в 1879 году глаголическая, то есть старейшая часть памятника была опубликована в кириллической транслитерации. Тем самым создавалась база для более внимательного научного анализа двух азбук. Упрощалось знакомство с оригиналом и для читателей, лишённых возможности вчитываться в забытую за прошедшие века глаголицу. В любом случае такой способ обращения к древнему источнику никак не спутать с промывкой или соскабливанием.

Из сохранившихся древних рукописей, пожалуй, лишь единственную можно отнести к числу целиком промытых от глаголицы. Это кириллическое Боянское Евангелие XI века. Оно поневоле приобрело несколько одиозную известность, как наглядное доказательство жёсткого вытеснения одной традиции в пользу другой. Но все перечисленные выше старейшие памятники глаголического письма свидетельствуют как раз о другом – о мирном сосуществовании двух алфавитных традиций в пору строительства единого литературного языка славянства.

Как будто во исполнение устного завета своих учителей, продолжатели дела Кирилла и Мефодия приходили к негласной договорённости. Смысл же её попробуем свести к следующему: раз уж славянству, в отличие от других насельников земли так здорово повезло, что их письменный язык создаётся сразу с помощью двух азбук, то не нужно особенно горячиться; пусть эти азбуки постараются как следует, доказывая свои способности, свои лучшие свойства, своё умение легче и надёжнее запомниться, войти на глубины людского сознания, прилепиться прочнее к вещам видимым и смыслам незримым. Понадобилось несколько десятилетий, и стало проступать наружу, что состязание – всё же не идиллия. Оно не может слишком долго проходить на-равных.

Да, глаголическое письмо, добившись немалых успехов на первом этапе

строительства нового литературного языка, поразив поначалу воображение многих своей свежестью, небывалостью, яркой и экзотической новизной, своим таинственным обликом, чётким соответствием каждого отдельного звука определённой букве, постепенно стало терять позиции. В глаголице сызначала присутствовало качество предмета нарочитого, намеренно закрытого, годного для узкого круга посвящённых лиц, обладателей почти тайнописи. В обликах её букв то и дело проступала какая-то игривость, кудреватость, мелькали то и дело простецкие манипуляции: повернул вверх кружками – одна буква, вниз кружками – другая, кружками вбок – третья, добавил рядом схожую боковушку – четвёртая… Но алфавит как таковой в жизни народа, им пользующегося, не может быть предметом шутки. Это особенно глубоко чувствуют дети, с великим вниманием и прямо-таки молитвенным напряжением всех силёнок исполняющие в тетрадях первые буквы и слоги. Азбука слишком тесно связана с главными смыслами жизни, с её священными высотами, чтобы перемигиваться с читателем. Неграмотный пастух или землепашец, или воин, остановившись у кладбищенской плиты с большими непонятными буквами, вопреки своему незнанию всё-таки прочитывал: тут выражено что-то самое важное о судьбе неизвестного ему человека.

Ещё и по той причине нет до сих пор умиротворения вокруг вопроса о глаголице, что чем дальше, тем сильнее зыбится перспектива самого происхождения феноменальной азбучной доктрины. Её облик и по сей день будоражит воображение исследователей. Не иссякает соревновательная активность в изыскании всё новых и новых доказательных догадок. Её вычурно называют сакральным кодом, матрицей вселенского звучания, к которой нужно, как к великому святилищу, развернуть и кириллицу, и другие европейские алфавиты. Кому выпадет честь окончательно высветлить родословную диковинной гостьи на пиру письмен?

Клубок научных, – а с недавних пор и любительских,– гипотез на глазах растёт. Их объём к нашим дням стал таков, что знатоки вопроса, похоже, уже и сами приходят в смятение при виде безостановочной цепной реакции версетворения. И многие задумываются: не пора ли, наконец, остановиться, сойтись на чём-то одном. Иначе тема генезиса глаголицы однажды захлебнётся в воронке дурной бесконечности. Не в последнюю очередь смущает и то, что в разнобое и сумятице споров о происхождении имярек часто обнаруживаются не очень привлекательные приёмы спорящих авторитетов.

Понятно, наука не бесстрастна. В пылу интеллектуальных баталий не зазорно настаивать на своём до конца. Но неловко наблюдать при этом, как намеренно забываются чужие доводы, обходятся стороной общеизвестные письменные источники или даты. Лишь один пример. Современный автор, описывая в научно-популярном труде Реймсское Евангелие, вывезенное дочерью князя Ярослава Мудрого Анной во Францию, называет его глаголическим памятником. И для вящей убедительности помещает изображение отрывка, написанного хорватским почерком в стиле готической глаголицы. Но рукопись Реймсского Евангелия, как хорошо известно в научном мире, состоит из двух весьма неравноценных по возрасту частей. Первая, старейшая, относится к XI веку и выполнена кириллическим письмом. Вторая, глаголическая, была написана и прибавлена к первой лишь в XIV столетии. В начале XVIII века, когда во Франции гостил Пётр Первый, рукопись в качестве драгоценной реликвии, на которой присягали французские короли, была показана ему, и русский царь тут же стал читать вслух кириллические стихи евангелия, но озадачился, когда дело дошло до глаголической части.

Болгарский учёный XX века Емил Георгиев однажды задался целью составить опись существующих в славистике вариантов происхождения глаголицы. Выяснилось, что в качестве образца для неё разными авторами в разное время предлагались самые неожиданные источники: архаические славянские руны, этрусское письмо, латиница, арамейская, финикийская, пальмирская, сирийская, еврейская, самаритянская, армянская, эфиопская, староалбанская, греческая алфавитные системы…

Уже этот чрезвычайный географический разброс озадачивает. Но полувековой давности опись Георгиева, как теперь очевидно, нуждается в дополнениях. В неё не вошли ссылки ещё на несколько новых или старых, но подзабытых разысканий. Так, в качестве наиболее достоверного источника, предлагалось рассматривать германское руническое письмо. Образцом для глаголицы могла, по другому мнению, послужить алфавитная продукция кельтских монахов-миссионеров. Недавно стрела поиска с запада опять резко отклонилась на восток: русский исследователь Гелий Прохоров считает глаголицу ближневосточным миссионерским алфавитом, автором же его –загадочного Константина Каппадокийца, тёзку нашего Константина-Кирилла. Воскрешая древнее предание славян-далматинцев, как о единоличном создателе глаголицы снова заговорили о блаженном Иерониме Стридонском, знаменитом переводчике и систематизаторе латинской «Вульгаты». Предложены были версии возникновения глаголицы под воздействием графики грузинского или коптского алфавитов.

Е. Георгиев справедливо полагал, что Константин-Философ по темпераменту своему никак не мог походить на собирателя славянского алфавитного скарба с миру по нитке. Но всё же болгарский учёный упрощал себе задачу, неоднократно заявляя, что Кирилл ни у кого ничего не заимствовал, а создал совершенно самобытное, не зависящее от внешних влияний письмо. При этом с особым жаром Георгиев опротестовал концепцию происхождения глаголицы от греческого курсивного письма IX века, предложенную ещё в конце XIX столетия англичанином И.Тейлором. Как известно, Тейлора вскоре поддержали и дополнили русский профессор из Казанского университета Д. Беляев и один из крупнейших славистов Европы В. Ягич, который роль Кирилла как создателя новой азбуки сформулировал предельно лаконично: «der Organisator des glagolischen Alfabets». Благодаря авторитету Ягича, признаёт Георгиев, теория «получила громадное распространение». Позже многих к «греческой версии» присоединился и А. М. Селищев в своём капитальном «Старославянском языке». К такому же мнению осторожно склоняется учёный из Принстона Брюс М. Мецгер, автор исследования «Ранние переводы Нового Завета» (М., 2004): «Судя по всему, – пишет он, – Кирилл взял за основу затейливое греческое минускульное письмо IX в., возможно, добавил несколько латинских и древнееврейских (или самаритянских) букв…». Примерно так же высказывается немец Иоганнес Фридрих в своей «Истории письма»: «…наиболее вероятным кажется происхождение глаголицы из греческого минускула IX столетия…».

Один из основных доводов Тейлора состоял в том, что славянский мир, благодаря своим многовековым связям с эллинистической культурой испытывал понятное тяготение к греческому письму как образцу для собственного книжного устроения и не нуждался для этого в заимствованиях из алфавитов восточного извода. Алфавит, предложенный Кириллом Философом, должен был исходить именно из учёта этой встречной тяги славянского мира. Здесь нет нужды разбирать контр-доводы Е. Георгиева. Достаточно напомнить, что главный из них всегда был неизменен: Константин-Кирилл сотворил совершенно оригинальное, никакому из алфавитов не подражающее письмо.

Дополняя разработки Тейлора, Ягич опубликовал и свою сопоставительную таблицу. На ней греческие курсивные и минускульные буквы той эпохи соседствуют с глаголицей (округлой, так называемой «болгарской»), кириллицей и греческим унциальным письмом.

Рассматривая таблицу Ягича, нетрудно заметить, что расположенный на ней слева скорописный греческий курсив (минускул) своими плавными закруглениями то и дело перекликается с глаголическими кругообразными знаками. Невольно напрашивается вывод о перетекании буквенных начертаний одного алфавита в соседний. Так это – не так?

Немаловажнее другое. Вглядываясь в греческую скоропись XI века, мы как бы на расстояния полушага приближаемся к рабочему столу Константина, видим взволнованные беглые заметки на тему будущего славянского письма. Да, это, скорей всего, черновики, первые или далеко не первые рабочие прикидки, наброски, которые легко стереть, чтобы исправить, как стирают буквы со школьной восковой дощечки или с разглаженной поверхности сырого песка. Они легки, воздушны, скорописны. В них нет твёрдой напряжённой монументальности, какая отличает греческий торжественный унциал той же поры.

Рабочий греческий курсив, словно летящий из-под пера братьев, творцов первого славянского литературного языка, как бы возвращает нас снова в обстановку монастырской обители у одного из подножий горы Малый Олимп. Мы помним эту тишину совершенно особого свойства. Она наполнена смыслами, которые к концу пятидесятых годов IX века впервые обозначились в противоречивом, сбивчивом славяно-византийском диалоге. В этих смыслах отчётливо прочитывалось: до сих пор стихийное и непоследовательное сосуществование двух великих языковых культур – эллинской и славянской – готово разрешиться чем-то ещё небывалым. Потому что, как никогда прежде, проступало теперь их давнее, сначала по-детски любопытное, а затем всё более и более заинтересованное внимание друг к другу.

Уже отчасти говорилось о том, что греческий классический алфавит в пределах древнего Средиземноморья, а затем и в более широком евро-азиатском ареале на протяжении не одного тысячелетия представлял собой культурный феномен совершенно особой притягательной силы. Влечение к нему как образцу для подражания наметилось ещё у этрусков. Пусть огласовка их письменных знаков до сих пор недостаточно раскрыта, но латиняне, сменившие этрусков на Аппенинах, для устроения собственного письма успешно подражали уже двум алфавитам: и греческому, и этрусскому.

В таких подражаниях нет ничего обидного. Не все народы выходят на арену истории одновременно. Ведь и греки в многотрудных, растянувшихся на века заботах о восполнении своего письма использовали поначалу достижения финикийской алфавитной системы. И не только её. Но в итоге совершили подлинный переворот в тогдашней практике письменной речи, впервые узаконив в своём алфавите отдельные буквы для гласных звуков. За всеми этими событиями не вдруг обнаружилось со стороны, что греки – ещё и создатели грамматической науки, которая станет образцовой для всех соседних народов Европы и Ближнего Востока.

Наконец, в век явления человечеству Христа именно греческий язык, обогащённый опытом перевода ветхозаветной Септуагинты, взял на себя ответственность стать первым, подлинно путеводным языком христианского Нового Завета.

В великих греческих дарах миру мы по привычке всё ещё держим на первом месте античность, языческих богов, Гесиода с Гомером, Платона с Аристотелем, Эсхила с Периклом. Между тем, они уже сами смиренно ушли в тень четверых евангелистов, апостольских посланий, грандиозного видения на Патмосе, литургических творений Иоанна Златоуста и Василия Великого, гимнографических шедевров Иоанна Дамаскина и Романа Сладкопевца, боговедения Дионисия Ареопагита, Афанасия Александрийского, Григория Паламы.

Не прошло и века после евангельских событий, как разные народы Средиземноморья возжаждали узнать Священное Писание на языках, им родных. Так появились ранние опыты переводов Евангелия и Апостола на сирийский, на арамейский, на латынь. Немного позже вдохновенный переводческий порыв был подхвачен коптскими христианами Египта, армянской и грузинской церквями. В конце IV века заявил о своём праве на существование перевод для христиан-готов, выполненный епископом готским Вульфилой.

За вычетом сирийско-ассирийских рукописей, исполненных с помощью традиционного ближневосточного букворяда, во всех остальных по-своему проявлено почтение к алфавитному строю греческих первоисточников. В коптском алфавите христианских переводов, заменившем древнее иероглифическое письмо египтян, 24 буквы начертаниями подражают греческому унциалу, а семь остальных добавлены для записи звуков, несвойственных греческой речи.

Похожую картину можно увидеть и в готском Серебряном кодексе, самом полном рукописном источнике с текстом перевода Вульфилы. Но здесь к греческим буквам добавлен ряд латинских, а сверх того, знаки из готских рун – для звуков, внешних для греческой артикуляции. Так вновь созданные готский и коптский алфавиты каждый по-своему дополняли греческую буквенную основу – не в ущерб ей, но и себе не в убыток. Тем самым загодя обеспечивался для многих поколений наперёд более лёгкий способ знакомиться – через доступный облик букв – с самими соседними языками общего христианского пространства.

При создании армянского, а затем и грузинского алфавитов был избран иной путь. Обе эти кавказские письменности без колебаний приняли за основу алфавитную последовательность греческой азбуки. Но при этом сразу же получили новую самобытную графику восточного пошиба, внешне ничем не напоминающую письмо греков. Знаток кавказских старописьменных инициатив академик Т. Гамкрелидзе по поводу такой новации замечает: «С этой точки зрения древнегрузинская письменность Асомтаврули , древнеармянский Еркатагир и старославянская Глаголица подпадают под общий типологический класс, противопоставляясь коптской и готской письменностям, а также славянской Кириллице , графическое выражение которых отражает графику современной им греческой письменной системы».

Это, конечно, не оценка, а невозмутимая констатация очевидного. Более определённо высказывается Гамкрелидзе, рассматривая труды Месропа Маштоца, общепризнанного автора армянского алфавита: «Мотивом для подобного свободного творчества графических символов древнеармянского письма и создания оригинальных по начертанию письменных знаков, отличных графически от соответствующих греческих, должно было быть стремление скрыть зависимость вновь создаваемой письменности от письменного источника, использованного в качестве модели для ее создания, в данном случае от греческой письменности. Таким путем создавалась внешне оригинальная национальная письменность, как бы независимая от каких бы то ни было внешних влияний и связей».

Невозможно допустить, что Кирилл-Философ и Мефодий, представители первенствующей греческой письменной культуры, не обсуждали между собой, чем отличаются по характеру своих алфавитных знаков коптские и готские книги от тех же грузинских и армянских рукописей. Как невозможно представить, что братья были безразличны к множеству примеров интереса славян не только к греческой устной речи, но и к греческому письму, его буквенному строю и счёту.

По какому пути было следовать им самим? Вроде бы ответ подразумевался: строить новую славянскую письменность, равняясь на греческий алфавит, как на образец. Но обязательно ли все славяне единодушны в своём почитании греческого письма? Ведь в Херсонесе братья в 861 году листали книгу славянскую, но записанную буквами, непохожими на греческие. Может, и у славян иных земель уже есть свои особые виды, свои пожелания и даже встречные предложения? Не зря же Константин двумя годами позже, во время беседы с императором Михаилом о предстоящей миссии в Великоморавское княжество, сказал: «… пойду туда с радостью, если есть у них буквы для их языка». Как помним, агиограф, описывая ту беседу в «Житии Кирилла», привёл и уклончивый ответ василевса касательно славянских букв: «Дед мой, и отец мой, и иные многие искали их и не обрели, как же я могу их обрести?» На что последовал похожий на горестный вздох ответ младшего солунянина: «Кто может записать на воде беседу?..»

За этим разговором – внутреннее противоборство, сильно смутившее Константина. Можно ли выискать письмо для народа, который сам до сих пор не искал для себя письма? Допустимо ли отправляться в путь с чем-то заранее готовым, но совершенно неизвестным для тех, к кому идёшь? Не оскорбит ли их такой не вполне прошеный дар? Ведь известно – из того же обращения Ростислава-князя императору Михаилу, – что к мораванам уже приходили с проповедью и римляне, и греки, и немцы, но проповедовали и службы служили на своих языках, а потому народ, «простая чадь», поневоле оставался глух к непонятным речам…

В житиях братьев отсутствует описание самого посольства из Моравии. Неизвестен ни его состав, ни сроки пребывания в Константинополе. Неясно, была ли просьба князя Ростислава о помощи оформлена в виде грамоты и на каком языке (на греческом? на латыни?) или это было только устное сообщение. Можно лишь догадываться, что у братьев всё же имелась возможность, повыведать заранее у гостей, насколько их славянская речь схожа с той, какую солуняне слышали с детских лет, и насколько мораване наивны во всём, что касается общения на письме. Да, понимать речь друг друга, как выясняется, можно вполне. Но такая беседа, что рябь, поднятая ветерком на воде. Совсем иного рода собеседование – церковная служба. Для неё нужны понятные мораванам письменные знаки, книги.

Буквы! Письмо… Какие всё-таки буквы, какие письмена им ведомы и насколько? Достаточен ли будет для знакомства моравских славян со святыми книгами христианства тот алфавитный и переводческий склад, который в монастыре на Малом Олимпе братья и их помощники готовили несколько лет подряд, ещё не зная, найдётся ли в этом их произведении надобность за стенами обители.

И вдруг нежданно открылось: такая надобность – вовсе не мечта! Не блажь малой горстки иноков и приехавшего к ним на затянувшуюся побывку, увлёкшего их небывалым почином Философа.

Но сам-то он, вызванный вместе с игуменом Мефодием к василевсу, – в какое вдруг впал смущение! Уже и книги на Малом Олимпе готовы, и читают по ним, и поют, а он, больше всех потрудившийся, теперь как будто попятился: «… поеду, если есть там у них свои буквы для письма…».

А если и нет, то у нас-то уже есть! Им же самим, Философом, собранные в алфавитный чин, пригодные и приглядные для славянского слуха и глаза письмена…

Не с любым ли делом так: сколь тщательно ни готовь, а кажется, что объявить его перед людьми всё ещё рано. Целая гора причин сразу же находится, чтобы ещё промедлить! И нездоровье, и боязнь впасть в грех самонадеянности, и опасение осрамиться в неподъёмном деле… Но разве и раньше избегали неподъёмных дел?

… Пытаясь представить себе внутреннее состояние солунских братьев накануне их отбытия с миссией в Великоморавское княжество, я по сути не отхожу от скупых подсказок на эту тему, изложенных в двух житиях. Но уточнение психологических мотивировок того или иного поступка моих героев – это и не домысел вовсе! Надобность в домысле, предположении, версии возникает, когда подсказки, даже самые скупые, в источниках отсутствуют. А рабочий домысел мне просто необходим. Потому что недостаёт его по вопросу, составляющему пружину всей славянской азбучной двоицы. Ведь жития, как уже говорилось, молчат о том, какой именно алфавит Мефодий и Константин взяли с собой в неблизкий путь. И хотя преобладающее ныне убеждение, кажется, не оставляет никаких путей для иномыслия, я всё более и более склоняюсь к следующему: братья никак не могли повезти с собой то, что называется сегодня глаголицей. Они везли свою первоначальную азбуку. Исходную. То есть, исходящую в своём строе от даров греческого алфавита. Ту самую, которая теперь называется кириллицей. И везли не одну лишь азбуку, как таковую, а и первоначальные свои книги. Везли переводческие труды, записанные на языке славян с помощью азбуки, исполненной по образцу греческого алфавита, но с добавлением букв славянского звукоряда. Сама логика становления славянского письма, если быть до конца честным по отношению к её законам, держит, не позволяет оступиться.

Глаголица? Она впервые заявит о себе немного позже. С нею братья будут иметь дело уже по прибытии в Велеград, столицу Моравской земли. И, судя по всему, это произойдёт не в год приезда, а после чрезвычайных происшествий следующего, 864-го. Именно тогда восточно-франкский король Людовик II Немецкий, заключив воинский союз с болгарами, в очередной раз нападёт на великоморавский град Девин.

Вторжение, в отличие от предыдущего, предпринятого королём почти десять лет назад, окажется успешным. На сей раз Людовик принудит князя Ростислава принять унизительные условия, по сути вассальные. C этого времени работа греческой миссии в пределах Великоморавского государства пойдёт под знаком непрекращающегося натиска со стороны западных противников византийского влияния. В переменившихся обстоятельствах братьям и могла помочь вынужденная разработка иной азбучной графики. Такой, которая бы своим обликом, нейтральным по отношению к про-греческому письму, сняла, хотя бы отчасти, напряжения юрисдикционного да и чисто политического характера.

Нет, никак не уйти от саднящего, как заноза, вопроса о происхождении глаголицы. Но дело теперь придётся иметь уже с самым малым числом гипотез. Их, за вычетом многочисленных восточных, остаётся всего две, от силы три. Они в числе иных уже упоминались выше.

Нет перевешивающих доводов ни «за», ни «против» в связи с предположением, что глаголица вышла из кельтской монастырской среды. В связи с этим адресом обычно ссылаются на работу слависта М.Исаченко «К вопросу об ирландской миссии у моравских и паннонских славян».

Допустим, некая «ирландская подсказка» сгодилась Философу и его старшему брату. Допустим, они нашли и в ней нужные знаки для чисто славянских звучаний. (Значит, с двух сторон идут в правильном направлении!). И даже обнаружили, что эта ирландского пошиба азбучная последовательность в целом соответствует законодательному греческому букворяду. Тогда им оставалось бы вместе со своими сотрудниками быстро выучиться этому письму, пусть и замысловатому. И перевести в его графику славянские, уже привезенные из Константинополя богослужебные рукописи. Пусть их малоолимпийские книги после сотворения с них списков на новый лад, отдохнут немного на полках или в сундуках. По крайней мере, в случившемся есть повод и для доброй шутки! Это что же за славяне такие? Везёт же им!.. ни у кого ещё на свете не заводилось письмо сразу на двух азбуках.

Более слабой по сравнению с «кельтской» версией выглядит старинная, но живучая легенда: якобы автор глаголицы – блаженный Иероним Стридонский (344-420). Предание основано на том, что почитаемый по всему христианскому свету Иероним вырос в Далмации, в славянской среде, и сам, возможно, был славянином. Но если Иероним и занимался алфавитными упражнениями, то никаких достоверных следов его просветительской деятельности в пользу славян не осталось. Как известно, колоссального напряжения всех духовных и гуманитарных способностей Иеронима потребовала работа по переводу на латынь и систематизации корпуса Библии, названного позже Вульгатой.

Братья не понаслышке знали труд, занявший несколько десятилетий жизни отшельника. Они вряд ли обошли вниманием отточенное переводческое искусство Иеронима. Этот удивительный старец не мог не быть для них образцом духовного подвижничества, выдающейся целеустремлённости, кладезем технических приёмов перевода. Останься от Иеронима хоть какой-то набросок алфавита ещё и для славян, братья бы, наверняка, с радостью принялись его изучать. Но – ничего не осталось, кроме легенды о славянолюбии блаженного труженика. Да вряд ли слышали они и саму легенду. Скорее всего, она родилась в тесной общине католиков– «глаголяшей», упорных далматинских патриотов глаголического письма, много позже кончины Кирилла и Мефодия.

Остаётся третий вариант развития событий в Великоморавии после военного поражения князя Ростислава в 864 году. И.В.Лёвочкин, известный исследователь рукописного наследия Древней Руси в своих «Основах русской палеографии» пишет: «Составленный в начале 60-х годов IX в. Константином-Кириллом Философом алфавит хорошо передавал фонетический строй языка славян, в том числе и славян восточных. По прибытии в Моравию миссия Константина-Кирилла убедилась, что там уже была письменность, основанная на глаголице, которую просто «отменить» было невозможно. Что оставалось делать Константину-Кириллу Философу? Ничего, кроме как настойчиво и терпеливо внедрять свою новую письменность, основанную на созданном им алфавите – кириллице. Сложная по своим конструктивным особенностям, вычурная, не имеющая никакого основания в культуре славян, глаголица, естественно, оказалась не в состоянии конкурировать с гениальной по простоте и изяществу кириллицей…».

Хочется целиком подписаться под этим решительным мнением о решительности братьев в отстаивании своих убеждений. Но при этом как же быть с происхождением самой глаголицы? Учёный считает, что глаголица и «русские письмена», которые разбирал Константин три года назад в Херсонесе, – одна и та же азбука. Получается, что братьям вторично пришлось иметь дело с какими-то уже очень широко – от мыса Херсонес в Крыму до великоморавского Велеграда – распространившимися письменами. Но если в Херсонесе Константин с почтительным вниманием отнёсся к показанным ему Евангелию и Псалтыри, то почему теперь, в Великоморавии братья восприняли глаголицу чуть ли не враждебно?

Вопросы, вопросы… Будто заговорённая, не спешит глаголица подпускать к своей родословной. Иногда, кажется, уже никого не подпустит.

Пора, наконец, призвать на помощь автора, писавшего под именем Черноризец Храбр? Он ведь – почти современник солунских братьев. В своём апологетическом труде «Ответы о письменах» он свидетельствует о себе, как о горячем защитнике просветительского деяния солунских братьев. Хотя сам этот автор, судя по его собственному признанию, (оно читается в некоторых древних списках «Ответов…») с братьями не встречался, но был знаком с людьми, которые Мефодия и Кирилла хорошо помнили.

Небольшое по объёму, но удивительно смыслоёмкое сочинение Храбра к нашим дням обросло громадным частоколом филологических толкований. Это не случайно. Черноризец Храбр – и сам филолог, первый в истории Европы филолог из славянской среды. И не какой-нибудь из начинающих, а выдающийся для своей эпохи знаток и славянской речи, и истории греческого письма. По сумме вклада в почтенную дисциплину можно без преувеличения считать его отцом славянской филологии. Разве не достойно удивления, что такой вклад состоялся на первом же веку существования первого литературного языка славянства! Вот как стремительно набирала силы молодая письменность.

Могут возразить: настоящим отцом славянской филологии надо назвать не Черноризца Храбра, а самого Кирилла Философа. Но все громадные филологические познания солунских братьев (за исключением диспута с венецианскими триязычниками) почти полностью растворены в их переводческой практике. А Храбр в каждом предложении «Ответов» просто блещет филологической оснасткой своих доводов.

Он сочиняет одновременно и трактат, и апологию. Точные, даже точнейшие для той эпохи сведения по орфографии, фонетике сопоставляемых письменностей и языков, подкреплённые сведениями из античных грамматик и комментариев к ним, чередуются под пером Храбра с восторженными оценками духовного и культурного подвига братьев. Речь этого человека местами похожа на стихотворение. Взволнованные интонации отдельных предложений вибрируют как песня. В речи Храбра, даже если он углубляется в подробности буквенного устройства азбук, нет ничего от толдычения схоластика-зануды.

Почему этот литературный памятник назван «Ответами…»? Духовный переворот, совершённый Кириллом и Мефодием на общем поле двух языковых миров, славянского и греческого, можно догадываться, породил в поколении монаха Храбра великое множество вопросов среди славян. Вот он и собрался ответить самым настойчивым из искателей истины. Да, события небывалые. Ещё живы их деды, «простая чадь», которые и слыхом не слыхали об Иисусе Христе. А сегодня в каждом храме звучит всем понятная притча Христова о сеятеле, о добром пастыре, о первых и последних на пиру, и громко разносится призыв Сына Человеческого ко всем труждающимся и обремененным… Как это вдруг заговорили для славян книги, прежде им непонятные?.. Прежде ведь не было у славян своих букв, а если были у кого, то никто почти не разбирал их смысла…

Да, соглашается Храбр:

Прежде славяне не имели букв,
но по чертам и резам читали,
или же гадали, погаными будучи.
Крестившись же,
римскими и греческими письменами
пытались писать славянскую речь без устроения…

Но не всякий славянский звук, замечает Храбр, «можно написать хорошо греческими письменами».

… И так было долгие годы,
потом же человеколюбец Бог, правя всем
и не оставляя человеческий род без разума,
но всех в разум приводя и к спасению,
помиловал род человеческий,
послал им святого Константина Философа,
нареченного Кирилом,
мужа праведного и истинного.
И сотворил он им букв тридцать восемь –
одни по образцу греческих букв,
другие же по славянской речи».

«По образцу греческих букв» сотворено было, уточняет Черноризец Храбр, двадцать четыре знака. И, перечислив их, чуть ниже вновь подчёркивает: «подобных греческим буквам». «А четырнадцать – по славянской речи». Настойчивость, с которой Храбр говорит об «образце» и следовании ему, о звуковых соответствиях и различиях двух писем, убеждает: чрезвычайно важна для него эта причинно-следственная сторона дела. Да, Кирилл Философ многое взял в свою азбуку как бы почти задаром. Но много важного и добавил впервые, самым смелым образом расширив ограниченный греческий букворяд. И Храбр перечислит все до единой буквы Кириллова изобретения, соответствующие именно славянским артикуляционным способностям. Ведь грек, добавим от себя, просто не умеет произнести или очень приблизительно произносит целый ряд звуков, широко распространённых в славянской среде. Впрочем, и славяне, как правило, не очень чисто произносят некоторые звуки греческой артикуляционной инструментовки (к примеру, то же «с», которое у грека звучит с некоторой шипинкой). Словом, каждого на свой лад одарил-ограничил Создатель всяческих .

Нет нужды сопровождать пояснениями любую строку Храбра. Его «Ответы о письменах» достойны самостоятельного прочтения, и такая возможность будет предоставлена ниже, сразу после основного текста нашего рассказа о двух славянских алфавитах.

А здесь достаточно подчеркнуть: Храбр честно и доказательно воспроизвёл логику развития славяно-греческого духовного и культурного диалога во второй половине IX века.

Сожаления достойно, что иные из защитников «глаголического первенства» (особенно тот же Ф.Гревс, доктор теологии) постарались и ясные как день доводы первого славянского филолога перевернуть с ног на голову. Он-де, по их убеждению, выступает именно как отважный сторонник… глаголического письма. Даже когда говорит о греческом алфавите как безусловном образце для Кирилла. Потому что Храбр якобы имеет в виду вовсе не сами буквы греческой графики, а лишь последовательность греческого алфавитного порядка. Но уже и в кругу учёных-глаголитов раздаётся ропот по поводу таких слишком рьяных манипуляций.

Что ж, и невооружённым глазом видно: в наши дни (так было и в IX веке) вопрос о кириллице и глаголице, как и вопрос о первенстве кириллицы или латинице в землях западных славян – не только филологический, но, поневоле, и конфессиональный, и политический. Насильственное вытеснение кириллического письма из западно-славянской среды начиналось ещё в век солунских братьев, в самый канун разделения церквей на западную и восточную – католическую и православную.

Кириллица, как мы все видим и слышим, и сегодня подвергается повсеместному силовому натиску. В нём задействованы не только «орлы» –устроители однополярного мира, но и «агнцы» – тихие миссионеры Запада на Востоке, а с ними и «голуби» – ласковые гуманитарии-слависты.

Как будто никто из этого стана не догадывается, что для нас, более тысячи лет живущих в расширяющемся пространстве кириллического письма, наша родная, от первых страниц букваря возлюбленная кириллица – такая же святыня, как стена алтаря, как чудотворная икона. Есть национальные, государственные символы, перед которыми принято вставать, – Флаг, Герб, Гимн. К ним относится у нас и Письмо.

Славянская кириллическая азбука – свидетельница того, что уже с давних веков славянство Востока пребывает в духовном родстве с Византийским миром, с богатейшим наследием греческой христианской культуры.

Иногда эта связь, в том числе, не имеющая себе аналогов в пределах Европы близость греческого и славянского языков, всё же получает тщательно выверенные подтверждения со стороны. Брюс М. Мецгер в уже цитированном труде «Ранние переводы Нового Завета» говорит: «Формальные структуры церковнославянского и греческого языков очень близки по всем основным признакам. Части речи, в общем, одни и те же: глагол (изменяется по временам и наклонениям, различаются лицо и число), имена (существительное и прилагательное, включая причастие, изменяются по числам и падежам), местоимения (личные, указательные, вопросительные, относительные; изменяются по родам, падежам и числам), числительные (склоняются), предлоги, наречия, разнообразные союзы и частицы. В синтаксисе тоже обнаруживаются параллели, и даже правила построения слов очень схожи. Эти языки настолько близки, что во многих случаях вполне естественно выглядел бы дословный перевод. В каждой рукописи есть примеры чрезмерной буквальности, но в целом создается впечатление, что переводчики в совершенстве знали оба языка и старались воспроизвести дух и значение греческого текста, как можно меньше отходя от оригинала».

«Эти языки настолько близки…» При всей своей академической бесстрастности, оценка Мецгером уникальной структурной схожести двух языковых культур дорого стоит. Во всём исследовании характеристика такого рода прозвучала единственный раз. Потому что сказать о подобной же степени близости, какую он отметил между греческим и славянским, учёный, рассмотрев другие старые языки Европы, не нашёл оснований.

Но пора напоследок вернуться и к сути вопроса о двух славянских азбуках. Насколько позволяет сопоставление старейших письменных источников церковнославянского языка, кириллица и глаголица достаточно мирно, хотя вынужденно, соревновательно сосуществовали в годы миссионерской работы солунских братьев в Великой Моравии. Сосуществовали, – допустим модернистское сравнение, – как в пределах одной целевой установки соревнуются два конструкторских бюро со своими самобытными проектами. Первоначальный алфавитный замысел солунских братьев возник и реализовался ещё до их приезда в Моравскую землю. Он заявил о себе в облике перво-кириллической азбуки, составленной с обильным привлечением графики греческого алфавита и прибавкой большого ряда буквенных соответствий чисто славянским звучаниям. Глаголица по отношению к этому азбучному строю – событие внешнее. Но такое, с которым братьям пришлось считаться, находясь в Моравии. Будучи азбукой, вызывающе отличной по облику от самого авторитетного в тогдашнем христианском мире греческого письма, глаголица достаточно быстро стала терять свои позиции. Но её появление было ненапрасным. Опыт общения с её письменами позволил братьям и их ученикам усовершенствовать своё изначальное письмо, придав ему постепенно облик классической кириллицы. Филолог Черноризец Храбр не зря же заметил: «Легче ведь после доделывать, нежели первое сотворить».

А вот что, спустя многие столетия, сказал об этом детище Кирилла и Мефодия строгий, придирчивый и неподкупный писатель Лев Толстой: «Русский язык и кириллица имеют перед всеми европейскими языками и азбуками огромное преимущество и отличие… Преимущество русской азбуки состоит в том, что всякий звук в ней произносится, – и произносится, как он есть, чего нет ни в одном языке».

К огда и где в первый раз появилось название глаголица - неизвестно, но во всяком случае оно не может быть очень древним, так как ни у Храбра, ни в греческих и латинских житиях святых Кирилла и Климента славянская азбука не носит специального названия; по всей вероятности, глаголица была названа так не по четвертой букве (глаголу), а потому, что она составляет собрание знаменательных, говорящих знаков (cp. церк.-сл.: глагол - слово; глаголати - говорить). Название «кириллица» более древнее, хотя неизвестно, к которому именно алфавиту оно первоначально было приурочено. Есть некоторое основание думать, что оно обозначало именно то, что теперь известно под названием глаголицы, а именно в новгородской рукописи пророков Упыря Лихого, списанной с древней глаголической рукописи 1047 года, сказано в предисловии: «Яко сподоби мя написати книги си ис курилоце». Если здесь сохранилась первоначальная традиция, в таком случае следует признать, что слово «кириллица» в теперешнем смысле получило свое значение уже позже, когда глаголица вышла совершенно из общеславянского употребления.

История.

В первый раз было высказано Дурихом (1777) предположение, что кириллица изобретена св. Кириллом и глаголица составляет позднейшую ее переделку, за ним последовали Добровский, считавший глаголицу изобретением 13 века, Шафарик и др. Когда, однако, были открыты глаголические рукописи старше кирилловских, защитники кириллицы, как изобретения св. Кирилла, несколько переменили свой взгляд: они относили начало глаголицы к 10 веку и приписывали ее славянским сектантам, переделавшим её из кириллицы. Так смотрели на глаголицу Срезневский, Малышевский и др., особенно русские слависты. Этот же факт открытия древнейших глаголических рукописей вызвал совсем противоположную теорию, что св. Кирилл изобрел глаголицу. Так, большую древность глаголицы защищали Копитар и Григорович; вслед за ними и Шафарик стал склоняться к тому, что глаголицу изобрел славянский просветитель св. Константин (Кирилл) Философ для записи церковных текстов на славянском языке, а его последователь св. Климент Охридский переделал ее в кириллицу (или разработал её на основе греческого унциального письма (устава)). Этот взгляд в последнее время защищал Ягич, и он находит все большее и большее число защитников, особенно между западно-славянскими и западно-европейскими учёными. Отметим еще, что лужичанин Антон и краинец Лингарт в конце прошлого века доказывали, что глаголица заключает в себе первобытные славянские письмена, руны, или же что она в 5 веке изобретена славянами на основе греческой азбуки и что св. Кирилл переделал её, сохранив прежние названия букв. Напротив того, Вс. Миллер в замысловатой форме глаголицы видит признак личного творчества, почему приписывает изобретение её св. Кириллу; кирилловские же письмена, так сказать, сами собою завелись у славян до 8 века вследствие практических потребностей: это просто греческие уставные буквы, которые употреблялись славянами при составлении договоров и т. п. Народное мнение о том, будто бы изобретателем глаголицы был св. Иероним, не имеет никакого основания; оно появилось у юго-западных славян лишь тогда, когда исчезла у них память о Кирилле и Мефодии. Что касается свидетельств историков, перечисленных в статье «Азбука», то они слишком неопределённы, чтобы из них делать какие-либо выводы. «Черты и резы» Храбра, «вещие знаки» Массуди могут не иметь ничего общего с алфавитом; «nomina insculpta» у Титмара могут обозначать какие-нибудь символические знаки, а подписи славян, упоминаемые Багрянородным, могли походить на теперешние подписи неграмотных людей, ставящих крест вместо имени или какой-нибудь другой знак.

С толь же тёмен вопрос о том, что послужило образцом для изобретателя глаголицы. По отношению к кириллице дело ясно, по крайней мере для тех её знаков, которые тождественны со знаками греческой уставной (унциальной) азбуки; но начертания глаголицы так своеобразны, что по крайней мере наглядного сходства между ней и другими алфавитами нет. Гейтлер выводит глаголические начертания из албанских, хотя последние, по всей вероятности, новее первых; Григорович указывал на арабское их происхождение; Вс. Миллер считает сассанидскую (зендскую) азбуку первообразом для знаков добавочных против греческой азбуки; наконец, Тэйлор и Ягич выводят глаголицу, и притом все её буквы, из греческого алфавита, но не из унциалов, а из скорописи, курсива 8 и 9 веков. Об этом писали еще Амфилохий, Гануш, Шафарик и др.

И з истории глаголицы положительно известно только следующее: она стала распространяться не позже кириллицы, и притом не только у южных, но и у западных христианских славян, так как нам известны глаголические рукописи, по языку древнее кирилловских, обнаруживающие южно-славянскую и чешскую редакцию, напр. Ассеманово, Мариинское и Зографское евангелия, Клоцов сборник, с одной стороны, пражские и киевские листки - с другой. Затем несомненно, что глаголица на юге, в православных странах, совершенно вышла из употребления, хотя некоторое время она употреблялась вместе с кириллицей; доказательством этого служит употребление глаголических букв в кирилловских памятниках древнего извода, напр. глаголические заставки в словах Григория Богослова 11 века, и кирилловских - в глаголических памятниках, напр. в Мариинском евангелии. В католических странах глаголицу постигла не везде одинаковая участь: в Чехии её совершенно вытеснил латинский алфавит, и попытки ввести ее обратно в 14 веке не привели почти ни к каким результатам; единственным их следом служит вторая часть Реймского евангелия, написанная монахами Эмаусского монастыря в царствование императора Карла IV, в 14 веке. Напротив того, в Хорватии и в Далмации глаголица долго отстаивала свое существование; там борьба между нею и латинским алфавитом длилась до конца 18 века и даже теперь её традиция живёт среди народа, так что папа Лев XIII вновь позволил печатать глаголические богослужебные книги.

В продолжение долгого своего существования глаголица подверглась многим изменениям. По мнению Ягича, древнейшие глаголические рукописи отличаются не очень округленным почерком; но уже в XI в. памятники писаны вполне округлённой глаголицей, изобилующей множеством кружков. Затем глаголица с течением времени становится все более и более угловатой. Уже в 14 веке настолько переменилось её начертание, что тот, кто свободно читает Мариинское или Зографское евангелия, не сразу может справиться, напр., со второй частью Реймского евангелия, написанной хорватской глаголицей. Последняя имеет еще одно отличие от более древней, именно обилие лигатур или монограмм, написанных таким образом, что одна линия составляет общую часть для двух и трех букв. Другие отличия, напр. отсутствие юсов, употребление одного знака для полугласных и т. п., вызваны соответственными переменами в самом языке.

Древнейшие глаголические памятники.

1. найденный Копитаром в библиотеке тирольского графа Клоца сборник, известный под названием «Glagolita Clozianus» и изданный тем же Копитаром в Вене 1836 году. Рукопись когда-то принадлежала могущественному роду Франкопанов, владетелей острова Крка, которые хранили её как святыню, считая её автором св. Иеронима. После них сборник переходил из рук в руки и часть его попала к Клоцу. Другая часть найдена и издана Миклошичем в 1851 году; два листа затерялись. Содержание сборника составляют слова Иоанна Златоуста и Епифания Кипрского на торжественные дни месяца марта; таким образом Glagolita Clozianus походит на Супрасльскую рукопись, тем более, что оба эти кодекса весьма древние, по всей вероятности, написаны в Болгарии.

2. Зографское евангелие (в иностранной литературе обычно именуется Codex Zographensis) - неполная глаголическая рукопись четвероевангелия, памятник старославянского языка конца X или начала XI в. Рукопись открыта для научного сообщества в 1843 году в Зографском монастыре на Афоне А. Михановичем. В 1844 году с ней ознакомился В. И. Григорович, а в 1857 ее сфотографировал П. И. Севастьянов. Первые сведения о рукописи опубликовал в 1856 году И. И. Срезневский по выпискам болгарина Петковича; полное научное издание (в кириллической транслитерации) принадлежит И. В. Ягичу: Quattuor evangeliorum codex glagoliticus olim Zographensis nunc Petropolitanus, Berolini, 1879 (см. в разд. Литература) [существует репринт: Graz: Akademischer Druck- und Verlagsanstalt, 1954]. Факсимильного издания нет, однако отдельные листы часто воспроизводятся в палеографических альбомах, учебниках старославянского и т. п.
Зографское евангелие - Тетради XI века (листы 2-40, 58-288), старославянский извод; XII века (листы 41-57) и XIII века (листы 289-304), среднеболгарский извод. Палимпсест (листы 41-57): нижний слой - глаголическое четвероевангелие XI в.
Q (18,0 х 12,5 см). II + 304 л. Без начала и конца, утраты листов в разных частях кодекса. Пергамен (листы 2-304), бумага XIX в. (л. I, II, 1). Чернила, киноварь, краски.
Глаголица (л. 2-288) и кириллица (л. 289-304 об. - писец иерей Иоанн; исправления и дополнения текста черными и светло-коричневыми чернилами по всему кодексу).
4 плетеные с геометрическими элементами заставки (на л. 77, 129, 131, 225) и концовки-полоски, выполненные чернилами и красками. Орнаментированные инициалы (на л. 77, 131, 225). Рисунки: 1) на л. 43 об.- апостолы Петр и Павел; 2) на л. 46 об.- Глава Иоанна Предтечи; 3) на л. 76 об. чернилами с подкраской киноварью и желтой краской 2 мужские фигуры: левая - с благословляющей рукой, правая - с крестообразно сложенными на груди руками и нимбом, принимающая благословление; 4) на л. 45 об. - человеческое лицо; на л. 52, 53 - птицы; и другие более поздние рисунки.
Художественное оформление Зографского евангелия обнаруживает общие черты с другими памятниками, написанными округлой глаголицей, - Мариинским (РГБ, Григ. 6) и Ассеманиевым (Cod. Vat. Slav). Среди источников декоративной системы памятника исследователи называют латинские (каролингские), коптские, византийские (константинопольские и южноитальянские) рукописи. Согласно устному преданию, в древности рукопись хранилась в церкви Зографского метоха в Ериссо (город на перешейке, соединяющем Афонский полуостров с материком), где с X в. существовала славянская болгарская колония. Затем она стала собственностью Зографского монастыря.
В 1860 г. рукопись была преподнесена в дар императору Александру II настоятелем Зографского монастыря архимандритом Анфимом. В 1861 г. передана в Императорскую публичную библиотеку в Санкт-Петербурге (сейчас Российская Национальная библиотека), где хранится до сего времени. Шифр: РНБ. Глаг. 1.

3. затем в монастыре Рождества Богородицы Григоровичем был найден и приобретён полный список евангелия, часть которого была издана Обществом любителей древней письменности гомографическим способом в 1880-81 годах. В 1883 году это евангелие целиком издал Ягич в Петербурге, под заглавием Мариинское евангелие. Обе эти рукописи - Зографская и Мариинская - хранятся в Императорской публичной библиотеке.

4. Наконец, Григоровичу же посчастливилось еще найти часть глаголического памятника, известного под названием «Македонский листок» - отрывок из поучений Ефрема Сирина, изд. Срезневским в «Малоизвестных и неизвестных памятниках» (СПб., 1867-81). К важным памятникам глаголической письменности принадлежит, далее:

5. Ассеманово евангелие. Гейтлер в 1880 году нашёл две важные, обширные глаголические рукописи на Синаe:

6. Псалтырь и

7. требник (изданы им в Загребe: «Euchologium», 1882 и «Psalterium», 1883).

8. Наконец, в Венской библиотеке была найдена рукопись XII в. Миссал; здесь особенно важно, что это палимпсест, т. е. рукопись не на чистом, но на выскобленном пергаменте, на котором первоначально было уже что-то написано глаголицею же; часть его издал Ягич под заглавием «Glagolitica» (Вена, 1890). Сюда еще надо причислить два отрывка:

9. Охридского евангелия и

10. Синайского служебника, изданные Срезневским, и

11. глаголическую мраморную надпись на острове Крке (Yeglia), 11 или 12 века, о которой писал Ягич в «Трудах археологического съезда в Киеве» (1879). Все эти памятники - югославянского происхождения, но есть и небольшие два отрывка чешской редакции, а именно:

12. найденный Шафариком в Праге Пражский отрывок, и

13. Срезневским в Киеве отрывок славянского служебника, изд. Срезневским в «Малоизвестных и неизвестных памятниках».

Э то древнейшие памятники глаголического письма, относящиеся к 10, 11 и 12 векам. Позднее, довольно долго, в Хорватии и Далмации писались глаголические государственные акты, богослужебные и богословские книги; но глаголице трудно было бороться с латинским алфавитом, который все более и более брал верх над ней. В конце 15 века стали печататься глаголические книги: первой из них был «Римский Служебник», изд. 1483 г., по Добровскому в Венеции, по другим в Кракове; затем последовали: «Житие св. Иеронима», написанное Бедричичем, изд. в Сене в 1507 г.; «Азбуковник» и «Римский Служебник», изданные в Венеции 1528 году, и другие, особенно во второй половине 16 века. Подробная библиография рукописных и печатных памятников глаголицы собрана Шафариком в «Pàmàtky hlaholské ho pisemnictvi» (1853) и в «Geschichte der Südslavischen Litteratur» (I т., 1864). На Востоке, в православных славянских странах, глаголица весьма рано заменена была кириллицей, которая, в свою очередь, со временем несколько изменилась и в этой обновленной форме известна была в Боснии в 15-16 веках, под названием буквицы, а в России - гражданки, начиная со времен Петра I.

Литература.

Фриш. «Origo characteris slavonici, vulgo dicti Cirulici». – Б., 1772;

Добнер. «Ueber das Glagolitische Alphabet» // Abhandl. der Böhm. Gesell. der Wissenschaften. – 1784;

Дурих. «Dissertatio de Slavo-Bohemica sacri codicis versione». – 1777;

Добровский. «Glagolitica». – 1807, 1832;

«Institutiones linguae slavicae veteris dialecti». – 1822, 1852;

«Slavin», «Slovanka»;

Копитар Бартоломеус. «Grammatik der Slav. Sprache». – 1808;

Копитар Бартоломеус. «Glagolita Clozianus». – 1836;
» Текст.

Миклошич. «Zum Glagolita Clozianus». – 1860;

«Glagolitisch» // «Энцикл.» Эрша и Грубера;

Höfler K.A.C., Šafařǐk P.J. «Glagolitische fragmente». – Prag, 1857;
» Текст.

Шафарик. «Ueber den Ursprung u. die Heimat d. Glagolitismus». – 1858;

Гануш. «Zur slavischen Runenfrage» // Archiv für Kunde Oesterr. Geschichts-Quellen. XVIII. I.;

Григорович. «Очерки путешествия по Европейской Турции». – 1848; // Ж. М. H. Пр. Кн. 3. – 1852; и «Статьи». – 1852;

Бодянский О. «О времени происхождения славянских письмён». – 1855;
» Текст.
«Открытия в области глаголицы» // Русской Вестник. – 1856;

Прейс. // Ж. М. H. Пр. Кн. 3. – 1843;

Берчич. «Chrestomathia linguae vetero-slovenicae charactere glagolitico». – 1859;

Рачкий. «Slovjensko pismo». – Загреб, 1861;

Срезневский. «Древние письмена славянские» // Ж. М. H. Пр. Кн. 7. – 1848;

Гильфердинг. «Кириллица ли изобретена Кириллом» // Собрание Сочинений. I. – 1868;

Ягич В. «Зографское евангелие». – 1879;
» Текст.

«Евангелие от Луки. Из глаголической рукописи XI века». – СПб., 1881;
» Текст.

Ягич. «Четыре критико-палеографические статьи». – СПб., 1884; и «Glagolitica. Würdigung neuentdeckter Frag mente» // Denkschriften d. Kk. Ak Der Wissenschaften in Wien. XXXVIII. Отдельно. – 1890;

Флоринский. // Киевские Унив. Известия. № 11. – 1890;

Тэйлор. «Ursprung des Glagolitischen Alphabets» // Archiv für Slav. Philologie. V;

Гейтлер. «Die albanesischen und slavischen Schriften». – 1883;

Bс. Миллер // Ж. M. H. Пр. № 3. – 1884;

Малышевский. «Кирилл и Мефодий». – 1886;

архм. Леонид. «О родине и происхождении глаголицы и об ее отношении к кириллице». – СПб., 1891;

Попруженко. «Прошлое глаголицы» // Филологические Записки. Кн. 6. – 1891;

Вилинский С.Г. «Сказание Черноризца Храбра о письменах славянских». – Одесса, 1901;

Гранстрем Е.З. «О происхождении глаголической азбуки» // Труды Общества древнерусской литературы. Т. 11. – СПб., 1905;

Ягич В. «Глаголическое письмо» // Энциклопедия славянской филологии. Вып. 3. – СПб., 1911;

Лавров П.А. «Материалы по истории возникновения древнейшей славянской письменности». – Л., 1930;

Ильинский Г.А. «Опыт систематической кирилло-мефодьевской библиографии». – София, 1934;

Георгиев Е. «Началото на славянската писменост в България». – София,1942;

Георгиев Е. «Славянская письменность до Кирилла и Мефодия». – София, 1952;

Нamm J. «Datiranje glagoljskih tekstova». – Radovi staroslovenskog institute, Zagreb, 1952;

Черепнин Л.В. «Русская палеография». – М., 1956;

Истрин В.А. «1100 лет славянской азбуки». – М., 1963;

«Хиляда и сто години славянска писменост. 863 -1963». – София, 1963;

Андрей Круминг. «Cводный каталог старопечатных изданий глаголического шрифта 1483/1812 гг». Автореферат и дополнения //Slovo: Journal of Old Church Slavonic Institute. No.50. – September 2000;
» Текст.

Уханова Е.В. «У истоков славянской письменности». – 1998.

От периода деятельности Константина Философа, его брата Мефодия и их ближайших учеников, т.е. от второй половины девятого века, до нас не дошло, к сожалению, никаких письменных памятников, если не считать сравнительно недавно обнаруженных надписей на развалинах церкви царя Симеона в Преславе (Болгария).

Надписи эти одними учеными (например, Е. Георгиевым) относятся к последним годам IX в.; другие ученые оспаривают эту датировку и относят преславские надписи к X-XI вв. К X в. относятся и все остальные дошедшие до нас древнейшие славянские надписи, а также наиболее древние рукописи.

И вот, оказывается, что эти древнейшие надписи и рукописи выполнены были не одной, а двумя графическими разновидностями старославянского письма. Одна из них получила условное название «кириллицы» (от имени Кирилл, принятого Константином Философом при его пострижении в монахи); другая же получила название «глаголицы» (от старославянского «глагол», что означает «слово»).

Наличие таких двух графических разновидностей славянского письма до сих пор вызывает большие споры среди ученых. Ведь согласно единодушному свидетельству всех летописных и документальных источников, Константин Философ перед отъездом в Моравию разработал какую-то одну славянскую азбуку. Откуда же, как и когда появилась вторая азбука? И какая из двух азбук - кириллица или глаголица - была создана Константином?

С этими вопросами тесно связаны другие, может быть еще более важные. А не существовало ли у славян какой-то письменности до введения азбуки, разработанной Константином? И если такая письменность существовала, то что она собой представляла, как возникла и какие общественные нужды обслуживала?

Прежде чем перейти к рассмотрению этих сложных, до конца еще не решенных наукой вопросов, нужно познакомиться с древнейшими славянскими азбуками - кириллицей и глаголицей. По своему алфавитно-буквенному составу кириллица и глаголица почти совпадали.

Кириллица, по дошедшим до нас рукописям XI в., имела 43 буквы.

Глаголица, согласно памятникам примерно того же времени, имела 40 букв. Из 40 глаголических букв 39 служили для передачи почти тех же звуков, что буквы кириллицы, а одна глаголическая буква - «дервь», отсутствовавшая в кирилловском алфавите, предназначалась для передачи палатального (мягкого) согласного г; в древнейших из дошедших до нас глаголических памятниках X-XI вв., «дервь» обычно служила для передачи звука г, стоящего перед гласными е, и (например, в слове «ангел»)2. Отсутствовали в глаголице буквы, аналогичные кирилловским «пси», «кси», а также йотированные э, а.

Таков был алфавитный состав кириллицы и глаголицы в XI в. В IX-X вв. их состав был, видимо, несколько иной.

Так, в начальном составе кириллицы, по-видимому, еще не было четырех йотированных букв (двух йотированных «юсов», а также йотированных а, э). Это подтверждается тем, что в древнейших болгарских кирилловских рукописях и надписях отсутствуют все четыре указанные буквы (надпись царя Самуила, «Листки Уидольского») или же некоторые из них («Саввина книга», «Супрасльская рукопись»). Кроме того, буква «ук» (оу) первоначально, вероятно, воспринималась не как особая буква, а как сочетание из «он» и «ижицы». Таким образом, начальная кириллица имела не 43, а 38 букв.

Соответственно в начальном составе глаголицы, по-видимому, имелись не два, а только один «малый юс» (тот, который впоследствии получил значение и название «йотированного малого юса»), служивший для обозначения как йотированного, так и нейотированного носового гласного звука э. Второй «малый юс» (получивший впоследствии значение и название «нейотированного малого юса») в первоначальной глаголице, по-видимому, отсутствовал; это подтверждается графикой древнейшей глаголической рукописи - «Киевских листков». Возможно, отсутствовал в начальной глаголице и один из двух «больших юсов» (получивший впоследствии значение и название «йотированного большого юса»); во всяком случае, происхождение формы этой глаголической буквы очень неясно и, вероятно, объясняется подражанием поздней кириллице. Таким образом, начальная глаголица имела не 40, а 38-39 букв.

Подобно буквам греческого алфавита, глаголические и кирилловские буквы имели, кроме звукового, также и цифровое значение, т. е. применялись для обозначения не только звуков речи, но и чисел.

При этом девять букв служили для обозначения единиц (от 1 до 9), девять - для десятков (от 10 до 90) и девять - для сотен (от 100 до 900). В глаголице, кроме того, одна из букв обозначала тысячу; в кириллице для обозначения тысяч применялся особый знак. Для того чтобы указать, что буква обозначает число, а не звук, буква обычно выделялась с обеих сторон точками и над ней проставлялась особая горизонтальная черточка - «титло».

В кириллице цифровые значения имели, как правило, только буквы, заимствованные из греческого алфавита: при этом за каждой из 24 таких букв было закреплено то самое цифровое значение, которое эта буква имела в греческой цифровой системе.

Исключением были только числа 6, 90 и 900. В греческой цифровой системе для передачи этих чисел применялись буквы «дигамма», «коппа», «сампи», давно утерявшие в греческом письме свое звуковое значение и использовавшиеся только как цифры. В кириллицу эти греческие буквы не вошли. Поэтому для передачи числа 6 в кириллице была использована новая славянская буква «зело» (вместо греческой «дигаммы»), для 90 - «червь» (наряду с иногда применявшейся «копной») и для 900 - «цы» (вместо «сампи»).

В отличие от кириллицы, в глаголице цифровое значение получили первые 28 букв подряд, независимо от того, соответствовали ли эти буквы греческим или же служили для передачи особых звуков славянской речи. Поэтому цифровое значение большинства глаголических букв было отличным как от греческих, так и от кирилловских букв.

Совершенно одинаковыми были в кириллице и глаголице названия букв; правда, время возникновения этих названий (в особенности в глаголице) неясно.

Почти одинаковым был порядок расположения букв в кирилловском и глаголическом алфавитах. Порядок этот устанавливается, во-первых, исходя из цифрового значения букв кириллицы и глаголицы, во-вторых, на основе дошедших до нас азбучных акростихов (стихотворение, каждая строка которого начинается с соответствующей буквы азбуки в порядке алфавита) XII-XIII вв., в третьих, на основе порядка букв в греческом алфавите.

Сильно разнились кириллица и глаголица по форме их букв. В кириллице форма букв была геометрически простой, четкой и удобной для письма. Из 43 букв кириллицы 24 были заимствованы из византийского устава, а остальные 19 построены в большей или меньшей мере самостоятельно, но с соблюдением единого стиля кирилловской азбуки.

Форма букв глаголицы, наоборот, была чрезвычайно сложной и замысловатой, со множеством завитков, петель и т.п. Зато глаголические буквы были графически оригинальнее кирилловских, гораздо меньше походили на греческие.

Несмотря на, казалось бы, очень значительную разницу, многие буквы глаголицы, если их освободить от завитков и петелек, близки по форме к аналогичным буквам кириллицы. В особенности велико сходство букв глаголицы с теми буквами кириллицы, которые не заимствованы из греческого устава, а созданы для передачи особых звуков славянской речи (например, буквы «живете», «цы», «червь», «шта» и др.); одна из этих букв («ша») в глаголице и кириллице даже совершенно одинакова. Внимание исследователей привлекало также то, что буквы «шта», «ук» и «еры» в глаголице и в кириллице представляли собой лигатуры из других букв. Все это указывало, что одна из азбук оказала когда-то сильное влияние на другую.