Плучек васильева. Валентина Шарыкина: «Я не могла поверить, что Миронов готов перечеркнуть все ради мимолетной интрижки. Вы настоящий психолог

Театралы со стажем помнят Юрия Васильева еще по Щукинскому училищу. Это был редкий по тем временам случай, когда звезда – бесспорная и всем очевидная – появилась уже на студенческой скамье. Прекрасная внешность, музыкальность, пластичность, способность с равным блеском играть героические, комедийные, острохарактерные роли – как у актера, у него просто не было слабых мест. При этом еще совершенно неактерский характер. Ясный, естественный, всегда доброжелательный человек с замечательной открытой улыбкой и сияющими глазами.

Он пошел в Театр Сатиры, которым руководил Валентин Плучек. Там он служит и по сей день, вот уже три десятка лет. Тогда многим этот шаг показался ошибочным. Юрий не просто вступил в труппу, набитую звездами, как августовское небо. Самой крупной звездой там был тот, на кого Васильев походил даже внешне. Это, казалось, обрекало молодого актера на роль «дублера» Андрея Миронова, на существование в тени лучшего из лучших артистов тех лет.

Но Юрий Васильев дублером не стал. Он вырос в замечательного, самобытного мастера. И при этом продолжил мироновскую традицию в театре, сплавив в своем творчестве романтический порыв, лирику и острый гротеск. Он недаром унаследовал гримуборную Миронова. Из гримерок, как известно, музеев не делают. В данном случае «рабочий кабинет» ушедшего Мастера занимает его преемник по существу.

– Вы можете вспомнить любимую театральную историю, связанную с Андреем Мироновым?

– Гастроли в Новосибирске, Андрей Александрович идет по коридору гостиницы «Обь», из полуоткрытой двери гостиничного номера доносится громкий разговор. Актер, который всю жизнь играл роли бессловесных лакеев, громко обсуждает с актрисами-исполнительницами ролей служанок, как Миронов чудовищно плохо играет роль Фигаро. Андрей Александрович вошел в комнату, молча посмотрел ему в глаза. Гоголевская немая сцена, пауза, и он ушел. На следующий день идет спектакль «Безумный день, или Женитьба Фигаро». Этот актер играет лакея, который стоит за спиной у Фигаро. И после каждой сцены, каждого монолога Миронов поворачивался к нему и спрашивал: «Ну как – сегодня лучше?»

Новосибирск – Москва – Париж

– Вы приехали в Москву из Новосибирска. Вы не были «звездным» ребенком, за вами не было, насколько я знаю, никакой протекции и блата. Тем не менее, как мне рассказывали, вы приехали «покорять» столицу. Откуда взялась такая уверенность в собственных силах?

– Наша семья не была «звездной», но все в ней были людьми артистичными и незаурядными. Моя мама, Лилия Юрьевна Дроздовская, окончила театральную студию в Новосибирске еще во время войны. Мамин отец, мой дедушка, латыш по национальности, приехал когда-то в Сибирь для основания производства сыров и масла. По утрам он провожал меня в школу и делал мне «паровозик» – длинный бутерброд из маленьких кусочков сыра на один укус. С тех пор я без сыра жить не могу. В нем было море изящества и артистизма, его обожали женщины.

Деда с папиной стороны я не застал, он был известным в Сибири адвокатом, бежал вместе с Колчаком, потом работал для советской власти. Мой отец, Борис Александрович Васильев, учился в Москве, в театральной студии у Марка Прудкина и в художественной, и долго не мог решить, кем же все-таки стать – актером или художником. Все-таки стал художником и вернулся в Новосибирск. Возглавлял Товарищество художников, рисовал плакаты и карикатуры в газетах. Во время войны вел потрясающие дневники, которые я недавно опубликовал. Он служил военным топографом и все время находился на переднем плане, делал карты продвижения Второй Ударной армии Рокоссовского. За ним ходили два автоматчика, которые в случае опасности должны были его убить и все ликвидировать.

С восьмого класса я твердо знал, что буду артистом. Обожал французское кино, носил в кармане портрет Жерара Филипа, с которым потом и поехал поступать в Москву. Он у меня и сейчас стоит на гримерном столике. Я очень люблю свой родной Новосибирск, но Москва всегда была городом моей мечты. Так же, впрочем, как и Париж.

«Иди в Сатиру – там много наших»

– Вы легко поступили в Театральное училище имени Щукина и были одним из самых заметных на курсе Юрия Владимировича Катина-Ярцева выпуска 1975 года.

– Эта «легкость» далась тяжело. Все абитуриенты поступают сразу во все театральные институты. Я поступал только в Щуку. Пришел на первое прослушивание прямо с самолета. Четыре часа разницы во времени. Очень жаркое лето – под Москвой тогда горели торфяные болота. Огромная толпа в маленьком переулке перед училищем. Конкурс – триста человек на место. Присесть негде. Меня вызвали только в первом часу ночи. Смутно помню, как уже в полубессознательном состоянии читал свой отрывок из «Мексиканца» Джека Лондона. И меня пропустили сразу на третий конкурсный тур. А на экзамене мне поставили «тройку» по мастерству актера. Меня просто убила эта «тройка». Я всю жизнь ее исправляю. Но все-таки когда я себя увидел в списках поступивших, то понял, что такое миг счастья.

И, конечно, замечательный и любимый педагог, художественный руководитель нашего курса, Юрий Владимирович Катин-Ярцев. Удивительно образованный, умный и интеллигентный человек. Однажды мы его перевозили с одной квартиры на другую, и я увидел, какое у него количество книг. У него был огромный список – кому чего дать прочитать и кто что должен будет сыграть.

На втором курсе мы сделали уникальный учебный спектакль «Пути-перепутья» по Федору Абрамову. Мы сыграли этот роман раньше, чем поставил свой знаменитый спектакль Лев Додин. Там были потрясающие сцены – встречи, поминки, проводы. Работали над достоверностью особенной, северной речи героев. Возник конфликт с ректором училища Борисом Евгеньевичем Захавой. Он увидел в спектакле что-то антисоветское, особенно ему не понравились интермедии, которые мы придумали для перестановки декораций. Эти перестановки у нас делали женщины с бодрой песней: «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы!» В этом он увидел что-то вызывающее.

Перед дипломными спектаклями в зрительном зале рухнул огромный кусок штукатурки. Поэтому мы выпускались не на своей сцене, а играли в вахтанговском театре, в учебном театре ГИТИСа, в Доме актера, в Доме ученых. У нас была большая афиша – «Французские песни», «Письма Лермонтова», «Дачники», «Деревья умирают стоя», «История одной любви», «Три мушкетера». Я так мечтал о роли д’Артаньяна, но ставивший спектакль Шлезингер отдал ее Сократу Абдукадырову. А мне он дал роль Бэкингема. Вся роль была построена на пластике и вокале, а я всегда увлекался сценическим движением, балетом, танцами, музыкой. Спектакль пользовался бешеной популярностью, на него ходила вся Москва. Пришел Марис Лиепа и сказал про меня: «У вас учится будущий танцовщик...» После окончания курса Катин ко всем подходил и потихоньку говорил какие-то хорошие слова. Ко мне он тоже подошел и так по-отечески потрепал по волосам: «Молодец, мальчик». Он никогда никого не перехваливал и никогда никого не выгонял. Он считал, что даже если кто-то и не станет артистом, то не беда: Щукинская школа сформирует его личность. А если два-три человека с курса станут хорошими артистами, то это удачный курс.

Мои самые известные однокурсники – Леня Ярмольник и Женя Симонова. Женя была моей постоянной партнершей. Мы с ней вместе играли все отрывки и любовные сцены. И, конечно, у нас начался весьма бурный роман. С ней же была связана моя первая любовная трагедия, потому что вскоре в ее жизни появился Александр Кайдановский.

А «Трех мушкетеров» нам довелось сыграть в 1977 году в Париже. Я с первого взгляда полюбил его, понял, что это «мой» город. Это была моя первая заграница – не какая-то там Болгария, как тогда было принято, а сразу Франция. Помню, как мы стояли на мосту Александра Третьего, и я даже попросил нашего д’Артаньяна, Сократа Абдукадырова, ущипнуть меня – так все было нереально. Мы бросали монеты и загадывали желания. Сократ тогда сказал: «Я сюда обязательно приеду и останусь». Он давно ушел из профессии, у него туристическая фирма, и он живет в Париже.

Тогда же, в 1977 году, был такой случай. Нашу русскую группу повели обедать в ресторан. За соседним столиком сидел седой человек с абсолютно прямой спиной и благородной осанкой и просто слушал русскую речь. Я понял, что это какой-то русский эмигрант первой волны. Мне так хотелось с ним познакомиться. Просто поговорить, пообщаться: я тогда уже готовился сыграть Голубкова в булгаковском «Беге». Но в то время это было невозможно: с нами был, естественно, сопровождающий товарищ из соответствующих органов.

В декабре прошлого года я снова был в Париже и участвовал в концерте, на котором было более ста потомков русских эмигрантов первой волны эмиграции. Те самые, знаменитые фамилии: Трубецкие, Голицыны, Чавчавадзе...

– А как же получилось, что после училища вы попали не в Театр Вахтангова, а в Театр Сатиры?

– Когда мы играли свои дипломные спектакли, у меня были приглашения от шести московских театров. Конечно, я мечтал стать вахтанговцем. Меня вызвал Евгений Рубенович Симонов и сказал: «Юра, ты – наш. Но я скажу тебе честно: у нас сейчас идет смена поколений, и ты лет пять в нашем театре ничего играть не будешь». Это была жуткая драма. Я хотел было принять приглашение Юрия Любимова, но все-таки решил еще раз посоветоваться с педагогами. И они мне сказали: «Иди в Сатиру – там много наших». Я их послушался и пришел в этот театр.

Человек-оркестр

– Вы пришли в театр в период его расцвета, когда на сцене блистали Папанов, Менглет, Пельтцер, Миронов и многие-многие другие. Как вас встретили?

– Марк Розовский репетировал пьесу «Многоуважаемый шкаф». Я еще даже не работал в театре, а увидел свою фамилию в распределении ролей. А рядом – Архипова, Державин, Ткачук... В первый же сезон я сыграл пять главных ролей, среди которых были Голубков в постановке Плучека «Бег» и Дамис в «Тартюфе», который ставил французский режиссер Витез. Это был золотой век «Сатиры». При этом, как ни странно, в так называемых «театральных кругах» царило какое-то непонятное пренебрежение к нашему театру. Александр Анатольевич Ширвиндт мне рассказывал, что на каком-то юбилее Ефремов во время нашего выступления довольно громко произнес: «Смотрите-ка, театр «второго эшелона», а хорошо!» Плучек прямо ошалел.

В Москве толпы поклонниц дежурили и у театрального, и у домашних подъездов наших звезд. Я помню, как Миронов «уходил от погони», убегая от поклонниц через заднюю дверь театра и сад «Аквариум», далее сквозными переулками вокруг Театра Моссовета...

Кстати, в связи с этим вспоминается одна замечательная история. В начале спектакля «Женитьба Фигаро» Миронов – Фигаро в ослепительно красивом костюме в изящной позе очень эффектно выезжал из глубины на просцениум. Лакей подносил ему розу, и в этот момент всегда звучали аплодисменты. А на гастролях устраивали просто овации. И вот Тбилиси, открытие гастролей, первый спектакль. Фигаро выезжает на сцену. Абсолютная тишина – никаких аплодисментов. Фигаро поворачивается к лакею: «Не узнали!»

Первые одиннадцать лет своей работы в театре – до того трагического лета 1987-го – я вспоминаю как время огромного творческого счастья, восторга и настоящей актерской школы. С первого же дня я поставил себе задачу – занять в театре свое место. И шел к этому очень постепенно. У меня есть несколько книг и фотографий, подписанных Валентином Николаевичем Плучеком. Он вообще-то не любил хвалить актеров. И вот на них надписи: «Очень одаренному артисту Юрию Васильеву», «Очень способному артисту Васильеву». И только на последней подаренной им книге – это книга Нины Велеховой «Валентин Плучек и привал комедиантов» – он написал: «Юрию Васильеву – талантливому актеру, ставшему Мастером». Эта его оценка для меня даже несколько выше, чем звание народного артиста.

В первом сезоне я играл по 34 спектакля в месяц. Был занят во всех массовках, играл Кота в спектакле «Малыш и Карлсон», заменял Спартака Мишулина в роли Пьяницы в «Клопе». Первый раз Андрей Александрович Миронов меня заметил и похвалил, когда меня «кинули» в массовку в спектакль «У времени в плену». Я на ходу придумывал себе роль в «Окопной сцене». «Пули летят»: я бескозырку с себя – хоп! Попали. Идет сцена прощального бала, а у меня нет партнерши: что делать? Я сыграл эту сцену, танцуя сам с собой.

Андрей Александрович любил говорить: «Нам заслуженные артисты не нужны, нам нужны хорошие». Я это навсегда запомнил. Когда я стал уже заслуженным артистом, на спектакль «Трибунал» не приехали солдаты, которые там стояли в почетном карауле. Я в секунду переоделся, и мы вместе с монтировщиками и рабочими сцены вышли «солдатами» в этот «караул».

– Миронов вас никогда не «ревновал»?

– У нас были очень теплые отношения, хотя нас постоянно пытались столкнуть лбами. Когда я пришел в театр, уже началось охлаждение отношений между главным режиссером Плучеком и его главным актером Мироновым. Плучек был очень увлекающимся человеком – быстро влюблялся в людей, а потом так же быстро остывал. И всегда находились желающие довести это охлаждение до конфликта.

Идут репетиции «Тартюфа». Антуан Витез хотел, чтобы Тартюфа у него играл Миронов. Миронову играть эту роль не дали. Мы показывали спектакль худсовету. В какой-то момент Валентин Николаевич громко говорит Витезу, показывая на меня: «Вот Хлестаков!» А рядом сидит Миронов, замечательно играющий эту роль в его спектакле. Потом, когда он заболел, Миронов сам «дал добро», чтобы я репетировал в «Ревизоре». Но я должен был за четыре репетиции ввестись в спектакль, и я отказался.

Когда Андрея Александровича не стало, Плучек предлагал мне играть его роли, но я сказал «нет». Сыграл только Мэки-Ножа, но это была новая редакция спектакля «Трехгрошовая опера».

А в том, первом спектакле я играл роль одного из бандитов, Джимми из шайки Мэки-Ножа. Я придумал, что мой герой, так сказать, «нетрадиционной ориентации». Делал себе какие-то невероятные гримы, завивал волосы, придумывал эксцентрические движения и жесты. Такого тогда на отечественной сцене еще никто не видел, это был всего лишь 1981 год, да еще спектакль был посвящен XXVI съезду партии. Спектакль пользовался бешеной популярностью. У меня появилось огромное количество поклонниц и поклонников. Никакой ревности со стороны ведущего актера Миронова, никакого желания «изничтожить» конкурента я никогда не видел.

Перед началом спектакля он быстро переодевался, брал свою знаменитую шляпу и трость и так, «входя в образ», отправлялся проверять свою «банду». Ногой раскрывал дверь, ловил какой-то свой актерский кураж и начинал «подкалывать» нас всех.

Георгия Мартиросяна, игравшего маленькую роль бандита Роберта-Пилы, тогда за границу не пустили. И на эту роль ввели Александра Анатольевича Ширвиндта. Он накинул плащ и сидел со своей знаменитой трубкой, без слов в этой нашей общей «бандитской сцене». После спектакля приходит журналистка брать у нас интервью. Подходит к Александру Анатольевичу с вопросом: «Скажите, какая ваша самая большая творческая мечта?» Ширвиндт невозмутимо отвечает: «Сыграть роль Роберта-Пилы в Москве».

Гастроли того времени это вечная нехватка денег, кипятильники, консервы, супы из пакетиков. Помню гастроли в Вильнюсе в 1987 году. Вильнюс – западный город, чистота, цветочки, клубника в красивых корзиночках. В огромном Оперном театре играется изысканный спектакль «Женитьба Фигаро». А за кулисами гримеры и костюмеры варят какие-то борщи, бегают чумазые дети. Андрей Александрович пришел на репетицию, увидел все это хозяйство и вздохнул: «Ну, еще сюда бы лужу и свинью».

Когда мы ездили в Германию, Ширвиндту кто-то из домашних заказал купить иголку для бисера, и он с Мироновым зашел в большой универмаг. Миронов, легко говоривший по-английски, непринужденно объясняет всем: «Плиз, игол бай бисер» и выразительно жестикулирует. Никто ничего не понимает, и минут сорок бедные продавщицы показывают им весь ассортимент магазина – от презервативов до больших вязальных спиц. Ширвиндту пришлось купить в результате эти вязальные спицы и позорно бежать из магазина, потому что он понял, что они своим настырным «игол бай бисер» вывели из себя даже невозмутимых немцев.

Однажды мы решили разыграть труппу. Сказали, что ездили в маленький городок с потрясающим рынком, где все в несколько раз дешевле, чем в остальной Германии. Только надо ехать очень рано, потому уже в первые часы после открытия все с прилавков сметают. И каждому сказали это «по секрету». И вот утром, часов в пять, мы вышли на балкон и наблюдали, как весь театр небольшими группами, как партизаны, прячась друг от друга, пробирается на электричку. И самое интересное, потом все друг у друга спрашивали: «Ну как, купили?» «Конечно, купили. Чудно, чудно». А там, естественно, никакого рынка и не было.

Как-то мы переезжали на гастролях из Германии в Югославию. Красивое место – горы, небо, солнце, но от длинного автобусного переезда все устали ужасно. Молодежь по обычаю сидела сзади, а народные артисты впереди, но Миронов всегда шел к нам, назад, потому что у нас было весело. Вдруг он начал импровизировать какую-то джазовую мелодию. Пел, играл на воображаемом саксофоне. Человек-оркестр. Я тут же подхватил. Я знал все эти мелодии еще от брата, который старше меня на восемь лет. «Странники в ночи», Фрэнк Синатра, Луи Армстронг. Мы устроили такой концерт из популярных джазовых мелодий!

– Но в спектаклях Миронова-режиссера вы почти не играли...

– Когда он стал заниматься режиссурой, я очень хотел с ним работать, и это желание было взаимным. Он хотел, чтобы я играл Глумова в его спектакле «Бешеные деньги», но мне эту роль не дали. Потом он ставил «Прощай, конферансье!» – пьесу Горина об актерах Театра Сатиры, погибших на войне. Роль Танцора в этой пьесе была написана для меня. Я уже готовился к началу репетиций, и вдруг на гастролях в Перми Андрей Александрович приходит ко мне в номер и говорит: «Ну что ж, главный режиссер мне опять вас не дает, говорит, что вы будете заняты в репетициях спектакля «Ворон». А я так хотел с ним работать, хоть вторым составом, хоть любым, что я чуть не заплакал. И наш администратор Геннадий Михайлович Зельман, который сидел рядом, так грозно ему сказал: «Не обижай Юрку!»

У Миронова я все-таки репетировал и сыграл одну из центральных ролей, Набойкина, в «Тенях» Салтыкова-Щедрина. Его работа над спектаклем «Тени» это пример того, как должен быть готов режиссер. Казалось, что он знал про Салтыкова-Щедрина все. Это был замечательный спектакль и абсолютно сегодняшний. Сейчас бы он звучал удивительно современно. Изумительное оформление Олега Шейнциса: распахнутое пространство, открытые двери, свет между колонн... Помню, что у меня долго ничего не получалось, и вдруг на одной репетиции что-то подвинулось. Как Андрей Александрович был счастлив! Какие у него были счастливые глаза!

Когда его не стало, Мария Владимировна Миронова сказала: он вас любил. А я это всегда знал и чувствовал. Из всех поездок он мне привозил сувениры. Иногда спрашивал, что мне привезти. Почему-то из Болгарии я попросил привезти баночное пиво. До сих пор помню, что это было какое-то странное пиво – с русским названием «Золотое кольцо».

В Новосибирске на гастролях подарил моей маме книгу с надписью «Лилии Юрьевне от поклонника вашего сына». И потом, когда приезжал туда на концерты, возил моей маме кур. Входил и кланялся: «Вот, сын вам поесть прислал».

Никогда не обижайте стариков

– За тридцать лет работы в Театре Сатиры неужели ни разу не было желания уйти в другой театр, что-то изменить в своей жизни?

Я говорю, что это несправедливо, потому что я много сил отдаю родному театру и могу в свободное время поехать на концерт, потому что мне нужны деньги. Он как закричит: «Мальчишка!» А я ему: «Валентин Николаевич, на меня никто никогда не кричал, даже родители». Зинаида Павловна Плучек тут же замахала на меня руками: «Юра, уйдите». Я выскакиваю и пишу заявление об уходе, у меня плохо с сердцем. Администратор говорит мне: поезжай домой, отлежись, не отвечай ни на какие звонки. Мы будем решать, как помирить вас.

На следующий день у меня репетиция спектакля «Молодость Людовика XIV». С репетиции меня вызывают прямо к Валентину Николаевичу. Я в сапогах, со шпорами, при шпаге иду к нему кабинет. Захожу и встаю у рояля в эдакой вызывающей позе. А он мне говорит: «Ну что, старик, мы с тобой пятнадцать лет вместе проработали. Неужели из-за каких-то ста рублей ты дашь погибнуть нашей дружбе?»

Валентин Николаевич был гениален и парадоксален. Как в любом великом человеке, в нем было намешано очень много разных красок. Его жена Зинаида Павловна действительно была хозяйкой в театре, помогала ему, но и вмешивалась во все. Но я попытался его понять и понял. Зинаида Павловна была когда-то ведущей актрисой Театра Северного флота. Она была актрисой и балериной, закончила Вагановское училище. Была очень красивой женщиной. И когда Плучек вернулся после войны в Москву и ему дали Театр Сатиры, она должна была бы стать ведущей актрисой этого театра. А он ее не взял, потому что понимал, что тогда всю жизнь как режиссер работал бы на нее. И она вообще ушла со сцены и стала просто «женой Плучека». Вот за это он всю жизнь расплачивался. И тем не менее – я был этому свидетелем – как только она начинала плохо говорить о ком-то из артистов, он ее тотчас же прерывал: «Зина, перестань!»

Я считаю, что Плучек – великий режиссер и гениальный художественный руководитель. Я видел некоторые моменты, когда труппа должна была его просто проглотить, а он давал всем работу, и все успокаивалось. Именно он сказал мне, что я должен заниматься режиссурой. И советовал: «Никогда не обижай стариков. Артисту нужно дать роль, и он перестанет быть тобою недоволен».

– Как произошел уход Валентина Николаевича с поста художественного руководителя?

– По большому счету тот знаменитый Театр Сатиры, «театр Плучека», кончился в 1987 году, когда мы потеряли Папанова и Миронова. Театр стал другим. Плучек поставил еще несколько удачных спектаклей, вывел на сцену еще одно актерское поколение, и вот на волне успеха «Укрощения строптивой» в середине 90-х и надо было уходить.

В последние полтора года Валентин Николаевич уже не в состоянии был даже приезжать в театр. В театре практически не было художественного руководителя. Управление культуры предлагало разные кандидатуры, мою в том числе. Но я первый был за Александра Анатольевича Ширвиндта. И когда я пришел к Плучеку после его отставки, то нашел его в состоянии покоя и умиротворения, будто с него сняли какой-то очень тяжкий груз.

Хотя, конечно, он тосковал без театра. Уже незадолго до его смерти я был у него, рассказал, что стал преподавать в Театре инвалидов, а он меня спросил с улыбкой: «А им режиссер не нужен?»

– Вам снится когда-нибудь тот «золотой век» Театра Сатиры, как вы его назвали?

– 16 августа 1987 года ранним утром мне приснился Андрей Александрович. В костюме из «Трехгрошовой», в шляпе и с тростью. Снял шляпу, махнул рукой на прощание и ушел. Я проснулся от телефонного звонка, мне позвонили из больницы и сказали, что все кончено, Миронов умер. И потом он какое-то время мне постоянно снился и говорил: «Я пошутил – я скоро возвращаюсь». Я ему в ответ, мол, что же вы наделали, как вы могли, из-за вас столько людей страдает, вас так любят. А он только повторяет: «Я пошутил». Ничего себе шутки.

В алентин Николаевич Плучек прожил долгую жизнь и оставил в наследство благодарным зрителям замечательный театр. С 1957 по 2000 год он возглавлял московский Театр сатиры , в котором собрал мощную звездную труппу.

Когда Плучек принял руководство театром, в труппе уже состояли Татьяна Пельтцер , Вера Васильева , Ольга Аросева, Георгий Менглет, Нина Архипова, Анатолий Папанов , Зоя Зелинская. А вот Андрей Миронов , Александр Ширвиндт (нынешний руководитель театра), Михаил Державин , Юрий Васильев, Нина Корниенко, Наталья Селезнева, Валентина Шарыкина, Алена Яковлева и многие другие актеры были приняты в Театр сатиры при Плучеке.

Нрава он был неровного - как почти все режиссеры. Требовал абсолютной верности и отдачи в работе, но имел на то полное право - сам жил интересами своего коллектива и никогда не ставил спектаклей на стороне. Сатиру рассматривал в самом высоком значении этого понятия. При Плучеке в репертуаре театра были спектакли по драматическим произведениям Гоголя , Грибоедова , Маяковского , Булгакова , Бомарше, Шоу, Брехта, Фриша. Специализация театра не сводилась к тому, чтобы смешить зрителя. Плучек был прямым наследником революционного искусства 1920-х, учеником Всеволода Мейерхольда , то есть носителем идеи театра-воспитателя и просветителя. Но чутье на новую интересную драматургию у Плучека также было отменное. Громкой премьерой 1966 года стала постановка «Теркин на том свете» по одноименной поэме Александра Твардовского. На сцене Театра сатиры шли спектакли по пьесам Евгения Шварца , Виктора Розова, Александра Гельмана, Григория Горина и Аркадия Арканова, Михаила Рощина. При Плучеке в Театре сатиры начал свой яркий профессиональный путь режиссер Марк Захаров . Его спектакли «Доходное место», «Проснись и пой!», «Мамаша Кураж и ее дети» стали этапными для Театра сатиры конца 60-х, 70-х годов.

Валентин Плутчек. Фотография: kino-teatr.ru

Валентин Николаевич на репетиции спектакля «Трибунал». Фотография: teatr.pro-sol.ru

Валентин Плучек. Фотография: teatr.pro-sol.ru

А ведь Валентин Плучек мог бы стать не режиссером, а художником. Он с легкостью поступил во ВХУТЕМАС, имея за плечами школу-семилетку и детский дом. Да-да, мальчиком Плучек убежал из дома, попал в компанию беспризорников, а с ними и в детдом. Все приключилось из-за того, что Валя не мог ужиться с отчимом. По линии матери Валентин Николаевич Плучек - двоюродный брат Питера Брука. Так причудливо разошлись в начале XX века ветви одной семьи, но примечательно, что, не имея никакой связи друг с другом, находясь в разных мирах, братья Валентин и Питер (живя в Лондоне, его русскоязычные родители звали мальчика Петей) стали крупными театральными деятелями, режиссерами! Они встретились в конце 1950-х, когда Брук с Королевским Шекспировским театром приехал на гастроли в Москву.

Преподаватели ВХУТЕМАСа отмечали недюжинные способности Плучека, но он уже заболел театром. Конкретно - театром Мейерхольда. Так же легко, как в случае с ВХУТЕМАСом, Плучек поступил в Государственную театральную экспериментальную мастерскую под руководством Всеволода Мейерхольда и через какое-то время был принят в театр мастера. Молодой актер играл сначала крошечные роли - в «Ревизоре», «Клопе». Когда же ставили «Баню», Маяковский сам попросил назначить Плучека на роль Моментальникова. Молодой актер и начинающий режиссер Плучек боготворил Мейерхольда и формировался как художник в его эстетической «вере», но однажды все-таки поссорился с мастером. «Но все равно возвратился к нему по первому же его зову, потому что нигде не мог так безошибочно найти самого себя, как у него в театре» , - вспоминал он позже. Когда жизнь Мейерхольда трагически оборвалась, Плучек и драматург Алексей Арбузов создали театральную студию, которая впоследствии получила название «Арбузовской». Деятельность этого коллектива прервала война. В годы Великой Отечественной Плучек руководил созданным им Военным театром Северного флота. В 1950-м был приглашен в Театр сатиры, где через несколько лет стал главным режиссером.

По юношеской доверчивости мне представлялось, что я рожден выходить на сцену и владеть вниманием того "многоголового великана", которого теперь попросту называют Зрителем, - говорит Валентин Николаевич. - Я ведь без всякого напряжения выдержал экзамен во ВХУТЕМАС, нарисовав две стиснутые кисти рук; может быть сделался бы физкультурником или спортсменом; кроме того, я обладал хорошим голосом, мог бы даже, любя поэзию, заняться литературным трудом - одним словом, было из чего выбирать; но выбрал свою дорогу раз - и на всю жизнь, хотя однажды и поссорился с Всеволодом Эмильевичем, даже всерьез, вплоть до ухода из театра. Но все равно возвратился к нему по первому же его зову, потому что нигде не мог так безошибочно найти самого себя, как у него в театре

Родился 4 сентября 1909 года в Москве. В роду Плучека не было театральных деятелей. Но ему было суждено стать режиссером с мировым именем. Всемирно известным режиссером стал и его двоюродный брат, родившийся в Лондоне, - Питер Брук. Их общий дед, крупный архитектор, построил в городе Двинске (ныне Даугавпилс), где жила в то время семья, ряд зданий, например ратушу.

Родной брат матери Плучека, студент, будучи членом РСДРП, меньшевиком, был арестован, посажен в таганскую тюрьму. Но его родители, бабушка и дедушка Валентина Плучека, люди довольно состоятельные, устроили так, что его выслали за границу. Он уехал в Бельгию, получил там образование, стал инженером, женился на русской, а после начала первой мировой войны переехал в Англию, где и осел. В Лондоне у него родились два сына: старший Алеша и младший Петя, который и стал впоследствии режиссером. Иметь в то время родственников за границей было опасно, и мать Плучека с братом не переписывалась, а потом и вовсе потеряла его след. Встретиться двоюродным братьям довелось лишь спустя десятилетия, когда в конце 1950-х годов Питер Брук с Шекспировским королевским театром приехал на гастроли в Москву.

Детство Валентина Плучека было не безоблачным, и о театре он не помышлял. Рано потеряв отца, мальчик так и не смог найти общего языка с отчимом, фамилию которого ему пришлось взять, покинул дом, подружился с беспризорниками, а вскоре оказался в детском доме. У него отмечали некоторые способности к изобразительному искусству. Окончив школу-семилетку, поступил во ВХУТЕМАС и уже на 1-м курсе написал картину, которая попала на дипломную годовую выставку изотехникума.

Интересы Плучека не ограничивались только живописью. Его кумирами были Маяковский и Мейерхольд. Вместе с другими студентами он посещал диспуты поэта, с упоением читал "Левый марш". А когда увидел объявление, что идет набор к Мейерхольду, сам не зная почему, подал заявление. Еще более удивительным для него оказалось то, почему Мейерхольд его принял.

Таким образом для 17-летнего Плучека, мечтавшего играть в грандиозной режиссуре Мейерхольда, все сложилось счастливо. Он был буквально опален гением Мастера и ощущал на себе его могучее влияние. Как шутили в то время критики, Мейерхольд "выстрелил Плучеком" в спектакле "Ревизор", где тот сидел в тумбочке. Будучи студентом 3-го курса, Плучек был замечен после исполнения трех эпизодических ролей в "Клопе" В. Маяковского: он играл Пуговичного разносчика, Разносчика селедок и к тому же с редкой виртуозностью танцевал в эпизоде Двуполое четвероногое. Сам Владимир Маяковский настоял на том, чтобы роль Моментальщикова в "Бане" поручили именно Валентину Плучеку.

Десять лет духовного, почти ежедневного щедрого обогащения рядом со своим Учителем, выдающимся художником сцены (о котором Евгений Вахтангов говорил: "Мейерхольд гениален. Он дал корни всем театрам будущего. Будущее воздаст ему...") - это неоценимый дар, которого хватило Плучеку на всю оставшуюся жизнь.

Однако в 1920-1930-е годы Плучек не думал, что когда-нибудь сам из актера превратится в режиссера. "По юношеской доверчивости мне представлялось, что я рожден выходить на сцену и владеть вниманием того "многоголового великана", которого теперь попросту называют Зрителем, - говорит Валентин Николаевич. - Я ведь без всякого напряжения выдержал экзамен во ВХУТЕМАС, нарисовав две стиснутые кисти рук; может быть сделался бы физкультурником или спортсменом; кроме того, я обладал хорошим голосом, мог бы даже, любя поэзию, заняться литературным трудом - одним словом, было из чего выбирать; но выбрал свою дорогу раз - и на всю жизнь, хотя однажды и поссорился с Всеволодом Эмильевичем, даже всерьез, вплоть до ухода из театра. Но все равно возвратился к нему по первому же его зову, потому что нигде не мог так безошибочно найти самого себя, как у него в театре".

Настоящим призванием Валентина Плучека начиная с юности стало создание театров. Так, он организовал Театр рабочей молодежи (ТРАМ) электриков (в период ухода из театра Мейерхольда - ГОСТИМа), в годы войны руководил военным театром Северного флота, потом возглавил передвижной Новый театр, где ему пришлось заново формировать почти всю труппу.

Впервые имя Валентина Плучека громко зазвучало в московских театральных кругах в конце 1930-х годов, когда после закрытия ТИМа вместе с драматургом Алексеем Арбузовым они создали свою студию. Там было осуществлено почти невероятное: актеры сами создавали свои роли, становились коллективными авторами пьес. Незадолго до начала войны арбузовская студия была признана официально и обрела права профессионального театра. Однако война оборвала жизнь этого новорожденного творческого коллектива. Но пьеса, которую создал и играл Театр-студия под руководством А. Арбузова и В. Плучека, жива и поныне. Это широко известный, полный юности и поэзии романтический "Город на заре", премьера которого с успехом прошла 5 марта 1941 года.

Уже в этой постановке проявились особенности режиссерского почерка Плучека, который сочетал в себе остроту и изящество формы спектакля с пристальным вниманием к психологии, характерам героев. Для того чтобы воплощать такие замыслы, нужны были талантливые актеры, равно владеющие внешней и внутренней техникой, а такие встречаются нечасто. Создавать театры для Плучека прежде всего означало искать, или, как он любит говорить, "коллекционировать" актеров.

В первые месяцы войны Валентин Плучек поставил спектакль для одного из фронтовых театров, создававшихся в те годы под крышей Всероссийского театрального общества. Музыкальное народное действо под названием "Братья Ивашкины" прошло с большим успехом, и Плучек был приглашен художественным руководителем в Театр Северного флота. Это был знаменательный период в его биографии. В городе Полярном, где находился театр, Плучек собрал талантливую труппу, состоявшую из выпускников Ленинградского театрального института, создал уникальный репертуар из советских и классических пьес, среди которых особенно полюбились благодарной публике спектакль "Давным-давно" по пьесе А. Гладкова и яркие игровые комедии - "Слуга двух господ" К. Гольдони и "Собака на сене" Лопе де Вега.

После возвращения в Москву судьба Плучека поначалу не сложилась: в то время в столице молодому режиссеру было не так то просто найти работу. Но ему посчастливилось встретиться с художественным руководителем Театра сатиры Н.В. Петровым и директором театра М. Никоновым, который предложил Петрову поработать с подающим надежды молодым режиссером. Совсем скоро Плучек стал ближайшим другом и помощником Петрова.

Дебютной работой В. Плучека в Театре сатиры стала пьеса "Не ваше дело" В. Полякова (1950). Затем вместе с Н.В. Петровым они поставили спектакли "Пролитая чаша" Ван Ши-Фу (1952), "Потерянное письмо" И. Караджале (1952) и "Баня" В. Маяковского (совместно с Сергеем Юткевичем, 1953). В 1953 году Плучек осуществил самостоятельную постановку спектакля "Страницы минувшего. Вечер русской классической сатиры", объединившего в себе три произведения: "Как один мужик двух генералов прокормил" М.Е. Салтыкова-Щедрина, "Игроки" Н.В. Гоголя, "Завтрак у предводителя" И.С. Тургенева. После этих работ Валентин Плучек буквально сроднился с театром, однако лишь в 1955 году после совместной с Сергеем Юткевичем постановки "Клопа" В. Маяковского его наконец зачислили в штат, а в 1957 году утвердили в должности главного режиссера. С тех пор Плучек был бессменным художественным руководителем Театра сатиры вплоть до 2001 года.

В. Плучеку не нужно было знакомиться с коллективом театра и завоевывать авторитет. И хотя труппа была отнюдь не в идеальном состоянии, но в ней уже сложился замечательный ансамбль еще молодых и уже опытных актеров: Т. Пельтцер, Б. Рунге, Г. Менглет, Н. Архипова, А. Ячницкий, В. Токарская, В. Лепко, В. Васильева, О. Аросева. Поэтому в отличие от иных "новых главных" Плучек не стал требовать радикальных реформ, а с искренним уважением понес эстафету своих предшественников и устремился дальше, вперед, чтобы строить будущее театра.

В работе В. Плучек заслужил репутацию беспощадно требовательного режиссера. Однако он остался прост в общении и равно одаривал своим добрым юмором и ведущего актера, и гардеробщика в служебном подъезде. Он постоянен в привязанностях и убежден, что руководитель должен полностью принадлежать своему коллективу, и за все годы работы в театре он ни разу не поставил спектакля "на стороне", за исключением случая, когда осуществил постановку "Интервенции" в Болгарии.

С самого начала в Театре сатиры Валентин Плучек не считал себя специалистом в области комического театра. Его влекла сцена драматическая - своим трагизмом, лирикой, юмором. Он считал себя лирическим режиссером и сатириков не любил: они казались ему какими-то злыми, все время выискивающими теневые стороны. А ему, человеку неповторимой личной культуры, любящему стихи, музыку, живопись, обладающему врожденным остроумием, точным, веселым, колким, хотелось ставить что-нибудь радостное, озорное. С другой стороны, Плучек прошел великую школу любви к Маяковскому, был участником премьер "Клопа" и "Бани" у Мейерхольда, получил из рук Маяковского роль Моментальникова. И чувствовал, как сильна была в творчестве Мейерхольда струя обличительного. Но только поставив на сцене сатирические пьесы Маяковского, понял, как важно продолжить мейерхольдовские традиции обличения всего, что мешает жить, обращения к крупным социальным темам. Все это и определило дальнейший выбор драматургии Театра сатиры, изменив весь его строй и метод.

С именем Плучека связано появление в репертуаре театра драматургии В. Маяковского и А. Твардовского. Почетное место на афише заняли А.С. Грибоедов, Н.В. Гоголь, П. Бомарше, Н. Хикмет, Б. Брехт, Б. Шоу. На сцену вышли герои революции, гражданской войны, строители первых пятилеток, воспетые Вс. Вишневским, Л. Славиным. Оказалось, что театр может не только смешить и высмеивать недостатки, но и беседовать со зрителем на очень серьезные, важные темы. Драматизм, даже патетика органично вошли в диапазон выразительных средств театра. Понятие "сатира" расширилось, стало более емким.

Валентин Плучек не сгоряча, а по убеждению означил свою высшую ступень режиссуры феерическими и буффонадными, антипартийными, разоблачительными и философскими комедиями-сатирами Владимира Маяковского, за которые Маяковский был подвергнут остракизму, когда его взрывные комедии почти официально были признаны несценичными, и пьесы этого невиданного в драматургии 1920-х годов смельчака, первым сказавшего со сцены, что революция возвела на престол партбюрократа Победоносикова, заперли под семью печатями. После смерти поэта из забвения его вывел именно Плучек. Постановка Плучеком пьесы Маяковского "Баня" (совместно с Н. Петровым и С. Юткевичем) в Театре сатиры в 1953 году - это был почти мятеж, это был вызов и политический скандал, призывающий бросать камни в Победоносиковых, прицепившихся к Машине времени, чтобы лететь в Будущее.

В 1957 году вместе с Назымом Хикметом Плучек создал поразительный спектакль "А был ли Иван Иванович?" о стойкой тени партбюрократии, тени, способной обрести плоть даже в чистой по природе душе человека, которому поручили в стране Советов управлять каким-либо даже самым малым человеческим социумом. В 1959 году на сцене Театра сатиры было поставлено еще одно выдающееся произведение поэта-пророка - "Дамоклов меч" - о нависшей над всей планетой угрозе Атома, и Плучек до сегодняшнего дня называет этот спектакль своей высшей удачей, выражением подлинно своей вдохновенной эстетики. Если "А был ли Иван Иванович?" смехом бичевал нравы (девиз французской комической оперы), то "Дамоклов меч" менял состояние душ, склоняя их к лирическим переживаниям. Попавшие на этот спектакль долго потом стояли у рампы, когда действие уже прекратилось. Они благодарили театр за то, что он возвращает им веру в жизнь.

В 1960-х годах в суете театральных исканий почти со всех сцен исчезает образность и ее заменяет бедная, безликая, серая условность. Но именно тогда Плучек ставит "Безумный день, или Женитьбу Фигаро" П. Бомарше (1969), засыпав спектакль цветами, красками и музыкой, с блестящим Фигаро - А. Мироновым, Графом - В. Гафтом и А. Ширвиндтом, очаровательной Розиной - В. Васильевой и всем ансамблем спектакля.

С середины 1960-х годов начинается новый этап театра: "Дон Жуан, или Любовь к геометрии" М. Фриша (1966), "Фигаро" П. Бомарше (1969) и "Бег" М. Булгакова (1977) станут новыми вехами на пути психологической и социальной трагедии. Вместе с тем углубляется и режиссерская связь с актерским внутренним миром: в "Беге" режиссером вместе с исполнителями замечательно разработаны образы Хлудова (А. Папанов), Люськи (Т. Васильева), Голубкова (Ю. Васильев), Чарноты (С. Мишулин), Корзухина (Г. Менглет).

Одновременно комедийная линия репертуара театра получает совершенно непредвиденное углубление в гротесковые слои: Плучек ставит "Теркина на том свете" А.Т. Твардовского (1966) с А. Папановым в главной роли и отлично решенными сценами в "загробном мире", где проводит смелую по тем временам ассоциацию с современной советской реальностью. Сложность прохождения спектакля как бы напоминает режиссеру о действительных, реальных жизненных трудностях на этом свете: он ставит одну за другой пьесы о забытом и заброшенном среднем человеке нашего времени: "Таблетку под язык" А. Макаенка (1972) с Г. Менглетом в главной роли, "Мы - нижеподписавшиеся" А. Гельмана (1979) с Г. Менглетом и А. Мироновым, а затем "Гнездо глухаря" В. Розова (1980) и "Родненькие мои" (1985) с А. Папановым.

"Самоубийца" Н. Эрдмана (1982) с Р. Ткачуком и в 1994 году с рано ушедшим из жизни М. Зонненштралем продолжает линию трагифарсовых конфликтов. И одновременно взор В. Плучека как будто ищет истину в сопоставлении драм русского человека, героя прошлого и настоящего времени, выводя на сцену персонажей "Ревизора" Н.В. Гоголя (1972), "Вишневого сада" А.П. Чехова (1984) и "Горячего сердца" А.Н. Островского (1992). "Ревизора" он ставит дважды: с А. Мироновым и А. Папановым в первой постановке, а затем, в 1998 году, с В. Гаркалиным и Е. Графкиным. В новом Хлестакове Плучек обнаруживает интереснейшую проблему: в гаркалинском герое заложена гипотеза: каким станет человек, если ему предоставить полную свободу действий без всяких нравственных и социальных тормозов? Попав в мир наивных простаков, этот Хлестаков подхватывает бездействующую власть и делает с городом все, что придет ему в голову...

На протяжении всей своей творческой жизни В. Плучек собирал близких ему по духу актеров. Свою "коллекцию" он начинал с тех, кто уже работал в Театре сатиры. В лице Т. Пельтцер, Г. Менглета, В. Лепко он нашел тех, кого искал долгие годы. Тогда же в театре оказался и актер, которому суждено было вскоре стать одним из главных украшений труппы. В засидевшемся в "молодых и подающих надежды" Анатолии Папанове, который в то время смешно и карикатурно играл главным образом эпизодические роли, Плучек сумел увидеть большую и добрую душу художника.

Андрея Миронова Плучек "открыл" сразу после студенческой скамьи. Миронов удивил его завидным владением актерской техникой и таким уровнем мастерства, какое приходит, как считается, лишь с годами. Миронов пришел из училища как легкий, изящный, темпераментный комедийный, даже водевильный актер. Плучек же открыл другого Миронова - того, который умно, глубоко и тонко играл роли певца революции Всеволода Вишневского, совершенно неожиданно, по-новому решал Хлестакова.

Папанов и Миронов, актеры разных поколений, "открытые" и сформировавшиеся под влиянием Плучека, наиболее полно выражали его идеал актера. При всем различии их ярких индивидуальностей им обоим были свойственны широта диапазона, неожиданный угол зрения на роль, зоркая наблюдательность. К ним в полной мере можно отнести слова Плучека, сказанные им о всей труппе Театра сатиры: "Уважаю главное - отсутствие творческого консерватизма и тот особый артистизм, который Вахтангов определял как умение увлечь себя на поставленную задачу. Сложившиеся актеры, признанные мастера с непосредственностью и озорством юности охотно идут на творческий риск, не охраняя свое так называемое реноме или то, что зачастую бывает просто штампом".

Труппа Театра сатиры состоит из актеров, имена которых известны везде, где любят театр, смотрят кино и телепередачи, слушают радио: О. Аросева, В. Васильева, В. Гаркалин, М. Державин, С. Мишулин, А. Ширвиндт... Эта труппа - результат деятельности Валентина Плучека. Театр же - живой организм. Его нельзя выстроить раз и навсегда. Настоящая "коллекция" никогда не бывает законченной и должна быть всегда под постоянным вниманием "коллекционера", а театр никогда нельзя считать окончательно построенным.

Биография В. Плучека оказалась тесным образом связана с историей Мейерхольда, а это значит - с историей театрального искусства и культуры всего ХХ столетия. А это история борьбы идей рокового века, идей грандиозных, но не выдержавших испытания практикой, вернувшая страну в прежнее состояние борьбы за существование. Но в искусстве прожитое оставило глубокий след, создав духовную структуру художника, который не просто выходил на сцену играть роль, а учил людей в зале подняться над мелочными интересами быта, стать лучше, честнее и выше самого себя.

Народный артист СССР Валентин Николаевич Плучек - замечательный, выдающийся режиссер, носитель знаков эпохи, в которой, несмотря на все преграды, возник совершенно неповторимый театр. И поэтому все то, что создал режиссер за годы творческой деятельности, навсегда останется в ноосфере, а потому никогда не исчезнет из движения культуры.

В.Н. Плучек награжден орденами Отечественной войны II степени, Трудового Красного Знамени, Дружбы народов, "За заслуги перед Отечеством" IV степени, медалью "За оборону Советского Заполярья".

В минувший четверг в Доме актера собрались представители столичного театрального цеха – Александр Ширвиндт, Марк Захаров, Татьяна Васильева, Владимир Этуш, Вера Васильева, чтобы отметить сто лет со дня рождения режиссера, ученика Мейерхольда, многолетнего руководителя Театра сатиры Валентина Плучека. С годами отношение к этой личности изменилось, и многие выступавшие отмечали, что при жизни Валентин Николаевич оставался недооцененным режиссером.

На вечере вспоминали, как Олег Ефремов впервые пришел в Театр сатиры и, выпив после спектакля на банкете, сказал: «Ребята, кто бы мог подумать, чтобы театр второго эшелона так гулял…» Говорят, что Валентин Николаевич никогда не обижался на такие реплики, но держал свой театр в строгости. Когда артисты стали сниматься в «Кабачке 13 стульев», Плучек решил подкрутить гайки: «Я не допущу на сцене кабачковой игры», – повторял он. И действительно, зрители приходили «на пани Монику» или «пана Зюзю», но понимали, что с ними говорят здесь на ином языке. По мысли Плучека, все, что связано с Театром сатиры, должно быть не просто смешно, а умно.

«Это была абсолютно штучная фигура, – сказал на вечере Александр Ширвиндт, кстати, сменивший Плучека на посту художественного руководителя театра. – Когда он читал стихи, все слушали с открытыми ртами, потому что перепад интеллекта между Плучеком и труппой был страшным». «Я с восхищением наблюдал, как Валентин Николаевич закидывает голову и читает Мандельштама, Багрицкого. – Это реплика уже Марка Захарова. – А я как ни закину голову, у меня только «У Лукоморья дуб зеленый…»

Жизнь часто била Плучека под дых, но юмор в его сатирических спектаклях никогда не опускался ниже подбородка. Впрочем, и в трудные минуты жизни, что бы ни произошло в театре, он, по выражению Ширвиндта, доставал томик Мандельштама и «улетал к себе». Но без поэзии он страшно переживал измены и уходы…

«Заканчивается спектакль, все уходят домой, а я как двоечница должна остаться, чтобы продолжать репетиции в кабинете у Валентина Николаевича, – сказала Татьяна Васильева. – Потом я садилась за стол и под диктовку записывала все, что мне надо прочитать. Плучек был жесток со мной. А я страшно злилась, что трачу время, ведь после спектакля меня ждали молодые люди. Но теперь эти бумаги при переездах я вожу с собой как самое ценное. Если я и стала актрисой, то в первую очередь благодаря Валентину Николаевичу».

У него была сложная судьба. Когда в стране бушевала революция, в сердце еврейского мальчика Вали Плучека тоже бурлили страсти. Он рано потерял отца, а с отчимом так и не нашел общего языка. После очередного скандала ушел из дому, связался с беспризорниками и вскоре оказался в детском доме. Потом была семилетка и поступление во ВХУТЕМАС. Но кроме живописи, у Плучека появилась любовь поважнее: по собственному признанию, он «просто бредил» Маяковским и Мейерхольдом. Посещал диспуты Маяковского, знал наизусть сотни его стихов. И позже эту любовь он продемонстрировал на сцене Театра сатиры, поставив в 1950-е годы сразу три спектакля – «Клоп», «Баня» и «Мистерия-буфф». По словам очевидцев, спектакли были сделаны в лучших традициях мейерхольдовской режиссуры. Кстати, в общей сложности Плучек провел рядом с мастером десять лет жизни. А впервые на сцену вышел в студенческие годы, сыграв эпизодическую роль в пьесе Маяковского «Клоп». В одной из сцен Плучеку нужно было гротескно изобразить танцующую пару – «Двуполое четвероногое». Когда он прошелся в танце, извиваясь и прижимаясь к воображаемой партнерше, первым не сдержался Маяковский: «Валя, после такого танца вы как порядочный человек обязаны на ней жениться», – сказал он во время репетиции. Фраза стала афоризмом.

На вечере в Доме актера вспоминали и о Питере Бруке – великом британском режиссере, который является двоюродным братом Плучека. Легенды о Бруке и Плучеке по сей день ходят в Театре сатиры. Рассказывают, например, как Плучек со своей постановкой «Ревизор» поехал на гастроли в Ленинград, и Питер Брук ее посмотрел. По замыслу режиссера после слов «К нам едет ревизор» декорации с грохотом перекашивались. И в этот ключевой момент спектакля на сцену выскочила испуганная кошка. Питер Брук подскочил в кресле: «Валя, ты гений! Какая дрессура!» Кошка продолжала метаться по сцене, Брук аплодировал. Чтобы не огорчать его, Плучек сказал с достоинством: «Да, это моя задумка, чтобы показать гоголевскую мистику...» Вскоре Брук снова пришел на «Ревизора», но кошка уже не появлялась на сцене. «А где же мистика?» – спросил он у брата. «Сегодня кошка неважно себя чувствует», – ответил Плучек.

Юмор он воспринимал как своеобразный тест на мастерство актера. Считал, что только в здоровом коллективе артисты разыгрывают друг друга на сцене. Поэтому в Театре сатиры розыгрыши были постоянно. Особенно страдал от них Андрей Миронов, который был ужасно смешлив, и потому всякий раз после «почти сорванного» спектакля шел к Плучеку жаловаться на обидчиков. Когда театр гастролировал в Риге с «Вишневым садом», артисты встретили на улице Игоря Квашу, который отдыхал там же. И придумали в порядке розыгрыша нарядить его слугой в массовку, дали в руки канделябр… Когда Миронов увидел на сцене Квашу, не смог удержаться и, давясь от смеха, убежал за кулисы. А Кваша как стоял с канделябром, так и остался стоять.